Лев Друскин - Спасенная книга. Воспоминания ленинградского поэта.

И тогда — пошла писать губерния! Потоком хлынули произведения — патриотические и псевдонародные. (Приговорочки, прибауточки, частушки, потешки — все, что только приходило в голову):

217

"Сидит ворон на дубу,

Зрит в подзорную трубу…"

и т. п.

Творчество Прокофьева быстро превратилось в самопародию. Почти в каждом его стихотворении один или несколько раз употреблялось слово «Россия». В маленькой книжке я насчитал его 87 раз. Злые языки утверждали, что за свежую рифму к «России» Александр Андреевич платит пять рублей.

Одновременно происходило стремительное продвижение по иерархической лестнице. Он был членом обкома, депутатом Верховного совета, лауреатом сталинской премии (кстати, за поэму "Россия"), секретарем Союза писателей СССР, первым секретарем Ленинградской писательской организации, членом ряда редколлегий. Да мало ли? Всего не перечислишь!

Прокофьев не стал интеллигентом, культуры в нем не прибавлялось ни на грош. Он оставался человеком из народа, превратившимся в генерала и раздувшимся от непомерной важности.

Он обожал лесть, любил пить на чужие деньги и однажды так поднабрался, что не смог попасть ключом в замочную скважину и проспал всю ночь, стоя, упершись лбом в косяк.

К чести его, он не был антисемитом. Обо мне он говорил:

— Парню надо дать жить.

Но молодых душил беспощадно. Да и московских «новаторов» недолюбливал. Это у него есть стихи "Ох ты лесенка московская!", где он яростно выступает против введенной Маяковским разбивки строк.

Русофил, коммунист, консерватор, человек не совсем бездарный — он вполне подходил на роль великого.

Поэтому, когда его неожиданно «прокатили» на ленинградском перевыборном собрании, Москва очень рассердилась:

— Вам он не нужен, а России нужен!

Александр Андреевич перенес свое поражение тяжело.

218

В коротком и выразительном рассказе И. Е. есть замечательный эпизод.

Вечером после перевыборов Прокофьев, пьяный, сидел в ресторане Дома писателей и плакал. Рядом стоял верный оруженосец Анатолий Чепуров и утешал его. И вдруг Прокофьев повернулся к утешителю и плюнул ему в лицо. Чепуров вынул носовой платок, бережно обтер Прокофьеву губы, а потом уже утерся сам.

Я сказал, что Александр Андреевич тяжело пережил свое поражение. Это не так: оно его просто убило.

Лиля видела Прокофьева незадолго до конца: смертельно обиженный голос, апоплексическое лицо, трясущиеся руки — не узнать!

Вскоре последовал инсульт, за ним второй — и поэта не стало.

Когда я думаю о нем, я испытываю чувство сожаления. Может быть, если бы не этот головокружительный официальный взлет, что-нибудь бы и вышло. Вышло же из Корнилова! Хотя таланты, конечно, неравные.

Прокофьев умер и место осталось вакантным.

Кого же выбрать великим?

На "могучую кучку" положиться нельзя.

Евтушенко пересаживается с одного стула на другой с такой стремительностью, что просто в глазах мелькает — то "Бабий яр", то "Моя идеология — райком", то телеграмма правительству по поводу Чехословакии, то верноподданническая поэма о БАМе.

Вознесенский? Ну, это, разумеется, валюта. Но советскому читателю трудно — "ему б чего-нибудь попроще бы".

А с третьей — Ахмадулиной — совсем скверно. Окончила Литературный институт, где (по выражению Бродского) соловьев превращают в попугаев, но осталась, к сожалению, соловьем: неподдающаяся. Да и дерзка, ох дерзка! В ЦК партии (подумать только, в ЦК партии!) в ответ на обвинения сказала:

— Я поэт, а не крепостная девка!

Остановились на Дудине. Русский, член КПСС, воевал.

219

Чересчур часто уходит в пьяную отключку, зато характер партийный:

"Добродушный Миша Дудин,

Сто очков любому даст:

Миша Дудин, сын Иудин —

Поцелует и продаст".

А поэт какой? Да никакой! Крепкий профессионал. Стихи ни плохие, ни хорошие — длинные, скучные, патриотичные. Творческой индивидуальностью не обладает.

Вспоминается смешное.

Как-то к нам в комаровском Доме творчества заглянула Ирина Тарсанова, его жена.

— Ой, ребята! Что у меня есть, ни за что не угадаете. После обеда забегу — почитаем.

Было время особенного увлечения самиздатом и она нас страшно заинтриговала. Какой сюрприз она припасла: свежую "Хронику текущих событий" или незнакомый рассказ Солженицына?

Мы пристали к ней и она все-таки раскололась:

— Ну ладно, скажу. Миша написал утром два стихотворения, а я стянула — вот почитаем!

Теперь Дудина сажали на трон.

К шестидесятилетию устроили ему два юбилейных вечера — в большом зале Ленинградской филармонии и в Москве, в ЦДЛ.

Было много выступлений, говорили немало глупостей, и Кайсын Кулиев на всю страну назвал Михаила Александровича великим русским поэтом.

А потом Дудин читал стихи и в самом патетическом месте, тоже перед всей страной (ох уж это телевидение!), быстрым вороватым движением почесал зад.

Наверное, очень чесалось.

220

ПРЯМАЯ ДОРОГА В ЛАГЕРЬ –

Письма в будущее писали многие. Известно письмо потомкам Маяковского, написал им послание и поэт Роберт Рождественский.

У Рождественского люди тридцатого века только и должны делать, что думать о нас (нет, не о Великой Отечественной войне, тут еще было бы понятно!), а о нас нынешних () восхищаться нами, воздвигать нам памятники.

А Маяковский резанул напрямую:

"Уважаемые

товарищи потомки,

Роясь

в сегодняшнем

окаменевшем говне…"

Я абсолютно уверен, что Маяковский не пережил бы 37-то года, с ним рассчитались бы даже за самые праведные его произведения — например, за вступление к поэме "Во весь голос".

Да напиши я и теперь о советской жизни "сегодняшнее окаменевшее говно", мне была бы прямая дорога в лагерь, независимо от остального содержания.

И потом, как это — "через головы поэтов и правительств"? Через головы вождей, что ли?

А другие стихи? Как отнестись к выражению "Карлы-марлы борода"?

Нет, тут сработала поэтическая интуиция: Маяковский застрелился вовремя, из чувства самосохранения.

ДАНИИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ГРАНИН –

Я мог бы дать развернутый портрет Даниила Гранина, но уж очень не хочется. Ограничусь несколькими подробностями.

Писатель он, по-моему, плохой. А журналист способный. Мне нравится его книжка об Австралии "Месяц вверх но-

221

гами". Еще лучше опубликованная в "Новом мире" умная и тонкая статья "Два лика".

К сожалению, у него у самого два лика.

До Солженицынского дела Гранин считался эталоном порядочности. Наступил час суровой проверки. Все голосовали за исключение, а Даниил Александрович воздержался. Но на этом он и кончился. Достаточно было одного грозного звонка из Смольного, как в Москву полетела телеграмма: "Присоединяюсь к мнению большинства".