Борис Соколов - В плену

Однажды был я в пасмурном настроении и разворчался на хозяйку. Дескать, у вас здесь все плохо, а в России все лучше. И жать серпом сподручнее.

Старушка как вскинется:

- А ты жал ли серпом когда? Вот, попробуй.

Тут же побежала к соседям и несет откуда-то серп. Пришла в поле и, насмешливо глядя на меня, протягивает этот серп:

- На, работай серпом.

Взял я его, вижу - серп старый, источенный, но, должно быть, хорошей стали и с клеймом. Подточил я его оселком и стал жать. Подсекает серп хорошо, и сноп образуется быстро, но вот беда - десятка два снопов сжал заныла спина. Встал на колени, но какая на коленях работа, ведь двигаться надо. Так промучился я до обеда и бросил жать серпом. С тех пор серп я больше в руки не брал, а остальное поле дожал латышскими орудиями. Так я убедился, насколько они удобнее в работе и производительнее русского серпа. То же самое можно сказать и о косе. Примитивный латышский нож - кусторез, о котором я скажу позже, при меньшей усталости на вырубке кустов производительнее нашего топора. Преимущества целого набора лопат, специализированных для каждого вида работ, по сравнению с нашей универсальной лопатой я прочувствовал еще у Бланкенбурга. Даже такое простое приспособление, как коромысло для ношения ведер с водой, и то у них продуманнее и удобнее в работе, и многое, многое другое.

Молотьба ведется сообща. Локомобиль с молотилкой разъезжает по хуторам, а соседи гуртом ходят за молотилкой с хутора на хутор. Большинство работников - это, конечно, пленные. Все мы таким встречам рады. Кроме того, по обычаю, все кормятся там, где молотят. А такой обед обставляется торжественно. К молотьбе специально варят пиво и гонят самогон. Моя хозяйка, чтобы не тратиться на прокорм большого числа ртов, пристраивается к соседу Николасу. Поэтому снопы я вожу к нему во двор, а когда приходит молотилка, то сначала молотим урожай его, а потом наш. Намолотили порядочно - двадцать шесть больших шестипудовых мешков. Зерно и солому до поздней ночи вожу домой.

Хотя моей хозяйке и удалось сэкономить на обеде для молотильщиков, но все-таки даром ей это не обошлось. Теперь я должен день отработать на Николаса. Несколько этим раздосадованная, хозяйка мне выговаривает:

- Смотри, не смей приходить есть домой ни утром, ни вечером. Где работаешь, там и ешь. Дома ничего не получишь.

У Николаса батрака нет. Ему не везет с ними. Два раза он брал, и оба раза попадались больные и слабосильные. Сейчас работы очень много, а работает он один, так как жена хворает.

Я у него работаю на пахоте пароконным плугом. Разумеется, мне безразлично, где работать. Здесь неудобство только в том, что не согласована упряжка. Крупный, сильный мерин невероятно флегматичен и ленив, а другой маленький, более слабый, вконец старателен и пуглив. Стоит мне замахнуться, подернуть вожжи или только прикрикнуть на нерадивого, как усердный рвется вперед, а лентяю хоть бы что. Он неплохой психолог, этот лентяй, а в результате старательный весь в поту, а ленивый словно и не работал.

Возвращаясь домой, наблюдал бой хорька с тремя дюжими псами. Сначала собаки гнали хорька и он бежал длинными прыжками, как живая молния. Загнав его в яму, псы бросились на него с яростным лаем. Скоро, однако, с ободранными мордами и поджатыми хвостами тихо разошлись. Ушел и их маленький победитель.

Два дня работаю в лесу на заготовке и вывозке бревен и дров. Там пропасть белых грибов, и их никто не собирает. Растут они большими кольцами - грибницами, забивая все остальные грибы. Сначала я покормил мерина, который с удовольствием их схрупал, а к вечеру привез кучу грибов домой. Теперь, к моему неудовольствию, несколько дней сижу на грибной диете.

Работы у меня невпроворот. Только успел убрать яровые овес и ячмень, как сейчас же нужно везти навоз и пахать под озимые. Это моя любимая работа. Пашу я на крупном бесхвостом чалом мерине Фрице. Он по старости был списан из немецкой армии и за гроши продан Ивану. Фриц размеренным спокойным шагом идет по борозде и совершенно не нуждается в понуканиях. Останавливается только в конце и немного отдыхает, пока я поворачиваю плуг. Когда начинает уставать, то отдыхает подольше. Чувствуется, что этот старый Фриц немало пахал на своем веку и за ровностью борозды следит лучше, чем пахарь.

Мне пахота нравится именно своим спокойствием и бездумностью. Если бы нужно было лечить больных нервными расстройствами, то я прописывал бы им пахать землю на таком мерине, как Фриц. Вот так ходишь, ходишь за плугом и думаешь о чем-то своем. Как будто не торопишься, а посмотреть к концу дня на сделанное, и получается, что сделано немало.

На ногах у меня лапти. Удобнее обуви для пахоты нет, ноги не подворачиваются на неровностях и не вязнут в рыхлой земле. Сначала пару лаптей дала мне хозяйка, а потом я по образцу научился плести и сам.

Однажды поздно вечером, когда я уже собирался на покой, старушенция велит мне везти Тамару на станцию к ночному поезду. Ехать мне не хочется, и я отговариваюсь тем, что мерин весь день работал на пашне и едва волочит ноги. Конечно, его стоит пожалеть, но хозяйка непреклонна:

- Иди, говорят тебе, и запрягай. И не разговаривай по-пустому.

Делать нечего. Беру хомут и прочую сбрую и нехотя иду за Фрицем, который пасется невдалеке. Завидев меня с хомутом в руках, усталый мерин подходит ко мне и покорно вытягивает шею, чтобы мне же удобнее было надеть на него хомут. В этот момент меня поразил такой повседневный, привычный жест. Я как бы взглянул на себя в зеркало. Ведь все мы с младенчества и до седых волос, образно говоря, только и делаем, что покорно вытягиваем шеи, чтобы кому-то было удобнее надевать на нас хомут. Иногда, правда, говорим себе, что это в наших же интересах, а иногда в утешение себе ворчим.

Все же такие, на мой взгляд, неделовые вмешательства в мою работу бывают нечасто. В основном крестьянском деле я почти самостоятелен. Чувствую я себя крестьянином и знаю что, когда и как делать. То есть, конечно, не совсем крестьянином, а батраком, который, как и всякий, работающий не на себя, не отвечает за окончательные последствия своей деятельности, не бережет хозяйское добро и равнодушен к качественной стороне дела. Такова уж природа человека. А хозяину приходится смотреть сквозь пальцы на промахи и нерадивую работу. Так, должно быть, и смотрят на меня, но считают более разумным не вмешиваться. Ежедневно я по своему усмотрению принимаюсь за ту работу, которую считаю сейчас самой нужной. О своих намерениях я иногда сообщаю хозяйке, а иногда и нет.

Однажды, когда обработка земли под озимые была полностью закончена, я решил сеять. Взял из клети мешки с рожью, оставленной на семена, повез их в поле. Там при помощи широкого ремня надел на шею корзину и начал сев. С утра хозяйка из дома отлучилась, а когда пришла и увидела, что я сею, всполошилась. Сев - дело ответственное и требует умения. Мне она, однако, ничего не сказала, а побежала к соседям и вскоре вернулась с Николасом. Тот молча постоял невдалеке, посмотрел на мою работу, а потом зашел в дом к хозяйке. Вскоре вышел и отправился к себе. Вероятно, счел, что все делается так, как нужно.