Константин Станиславский - Письма 1886-1917

232*. З. С. Соколовой

Дорогая Зина!

Каждую минуту хочется написать тебе, так как переживаю очень значительную минуту жизни, но – работаю не только днем, но и ночью. Устал очень, а впереди еще больше дела… Приходится здесь добиваться невозможного. Среди глумления, грабежа, разврата и пьянства самого скверного захолустного театра, среди национальных препирательств и колкостей, с незнанием немецкого языка, приходится стоять за русское искусство. Это своего рода война без пушек, каждую минуту ждешь вылазки неприятеля, подкопа и мин. Немецкая пунктуальность, работоспособность, деликатность – все это миф. Таких лентяев и пьяниц, как здесь, я не знаю в России. Правда, дирекция Берлинского театра славится своей распущенностью. Теперь мы победили их, и они исполнились уважения к нам и по крайней мере не мешают. Наши мастера стали легендарны, так как они здесь работали за десятерых. Их сманивают даже в другие театры. Симова приглашают наперебой писать декорации то на императорской сцене, то на частной, но он до того возненавидел немцев и их безвкусицу, что заламывает поистине американские цены. Так, например, за 4 макета "Демона" просит 4000 руб. и т. д. Мы здесь герои дня. Успех небывалый. То, что пишут в русских газетах, это очень маленькая часть целого. Самый большой успех имел "Дядя Ваня"… И какие статьи! Таких не было в России. Какое тонкое понимание чеховского аромата!

Немцы поразили нас,- правда, маленькая группа интеллигенции здесь удивительна. Они радуются за искусство, отрешаясь от всякого национального чувства. Приглашают нас наперерыв, знакомятся все и хотят фетировать, но мы уклоняемся: во-первых, неподходящее для этого время в России, а во-вторых, не хватает сил. Самое интересное и трогательное – это наши взаимные симпатии с четой Гауптманов. Он настолько увлечен нами, что немцы не узнают его, так как он слывет за нелюдимца. Были даже выходки с его стороны. Так, например, в антракте "Дяди Вани" он вышел в фойе (все удивлялись этому), собрал толпу и во всеуслышание заявил (ни более ни менее): "Это самое сильное из моих сценических впечатлений, там играют не люди, а художественные боги". После 4-го акта "Дяди Вани" он долго сидел неподвижно, держа платок и закусив его. Потом встал и утер слезы. К нему подошел Владимир Иванович, но он ему ответил только: "Ich kann nicht sprechen" {"Я не могу говорить" (нем.). }. Немирович говорил, что у него в эту минуту было лицо Шиллера или Гёте. После "Дна" он сказал, что не спал всю ночь и обдумывал пьесу, которую он хочет попробовать написать специально для нашего театра. Словом, Гауптман захвачен. Следующим номером следует поставить Барная. Он здесь директор императорских театров, и тем не менее бывает на всех спектаклях, подносит венки и вслух говорит, что учится у русских. Сегодня для Берлина произошло нечто необыкновенное. Здесь есть критик Норден. Он пишет критики только в исключительных случаях (местный Стасов) и всегда ругательного характера. Никогда он никого не похвалил. В сегодняшней маленькой статье написано приблизительно следующее: "В Берлине случилось событие. Приехали русские. На долю каждого поколения приходится встречать 6-8 больших художников. В этой труппе – все художники и все собраны воедино. Это гениально… и критика смолкает. Пусть идут в театр знакомиться с Россией не только артисты, но и дипломаты, политики и те, кто утверждает, что это погибшая страна. Народ, который создал такое искусство и литературу,- великий народ. У него есть культура, но мы ее не знаем. Она непохожа на нашу, но нам не мешает поближе ее узнать".

Словом, мы обожрались славой. Материальная часть – не очень. Дело в том, что Берлин совсем не театральный город, и делать здесь 30 спектаклей – безумие. Сюда ездят только для патента и скорее бегут в другие города, чтоб наживать деньги (сообщи об этом Севастьянову). Ни одна гастроль (даже Дузе) не проходила здесь без убытка. Мы в прекрасных условиях, так как покрываем расходы. Наилюбимейший здесь театр – Deutsches Theater – делает на круг 3000 марок. Мы делаем 2500. Беда в том, что по смете мы рассчитывали на большее. Сегодня нас пригласил на ряд спектаклей императорский театр в Дрездене. Это лестно и приятно. Но более трех спектаклей мы не успеем дать. Потом едем в Прагу, это бездоходная поездка, но очень приятная, так как чехи нас очень ждут. Приглашают и в Вену, и в Мюнхен, и в разные провинциальные города, и в Париж, и в Лондон, и в Бельгию, и в Амстердам. […]

Тяжелые и грустные известия из России омрачают все то приятное и интересное, что мы переживаем. О Борисе – тоже грустные известия. Дети скучают. Кира увлекается театром. Но год для них в смысле учения следует считать погибшим. Боюсь, как бы они не исшалопайничались. Они учатся, но это неправильное учение.

Крепко обнимаю тебя и всех братьев и сестер. Перешли это письмо всем братьям и сестрам. При всем желании невозможно писать всем в отдельности одно и то же. Единственное время для писем – это антракты. Остальное время все занято.

233*. В. С. Алексееву

Дорогой Володя!

Никогда еще не приходилось так работать, как теперь. Не только днями, но и ночами. Приходится превращать кабак в приличное заведение.

Аккуратность немцев, их чистота, умение работать – все это миф. Ни в одной провинции я не видел такой распущенной банды, как здесь: нас не только обирают и грабят, но при этом глумятся и всячески оскорбляют. Так продолжалось до первого спектакля, и чего это нам стоило!… не только в материальном, но и в нравственном отношении. Так продолжалось до первого спектакля. Это был триумф, какого мы не видали ни в Москве, ни в Петербурге. Весь Берлин: литературный (Гауптман, Шницлер, Зудерман, Гальбе и пр. и пр.), научный (все известные профессора и медики), финансовый (Мендельсон и все другие банкиры), Барнай, Дузе, все директора театров и 80-летний Гаазе, знаменитый артист, который никуда не выезжает, и известный критик Керр. Эти два посетителя особенно удивили берлинцев, так как они отреклись от театра. На следующий день нас завалили статьями. Здесь более 100 газет, причем приложения выходят еще и вечером. Все, без единого исключения, поместили огромные статьи, захлебываясь от восторга. Таких рецензий я никогда не видал. Точно мы им принесли откровение. Почти все кричали и заключали статьи так: мы знаем, что русские отстали на столетие в политической жизни, но, боже, как они опередили нас в искусстве. Последнее время их били под Мукденом и Цусимой. Сегодня они одержали первую блестящую победу. Bravo, Russen!…

Везде рекомендуется актерам и режиссерам идти учиться у нас. Апогея успеха (тонкого) достигли в "Дяде Ване". Гауптман ревел как ребенок и последний акт сидел с платком у глаз. В антракте он (известный своей нелюдимостью) выбежал демонстративно в фойе и громко на весь зал крикнул: "Это самое сильное из моих сценических впечатлений. Там играют не люди, а художественные боги". Здорово! Конечно, мы познакомились с ним и с женой. Он прямо влюбился в нас и остался в Берлине до конца наших гастролей. После "Дна", которое имело страшно шумный успех (но не такой тонкий, как "Дядя Ваня"), Гауптман заявил нам, что он всю ночь не спал и обдумывал пьесу, которую хочет писать специально для нашего театра. Постоянным посетителем наших спектаклей является Барнай. Он уже смотрел все пьесы по два раза, подносит нам венки с надписями "Лучшему театру" и т. д. Очень увлекаются нами Фр. д'Андраде и Шпильман.