Константин Станиславский - Письма 1886-1917

Словом, в смысле успеха мы, как говорит Сав. Ив., обожрались.

Материальная часть для Берлина блестяща, и все диву даются, что мы делаем по 2500 марок в вечер. Самый популярный здесь театр – это Deutsches Theater, и он делает столько же. Но, увы, для нас это мало, мы едва покрываем расходы, которые, повторяю, ужасны. Мы же мечтали о том, что привезем с собой крупную сумму 1 . Все в один голос говорят, что в Берлине нажиться нельзя, что здесь получают патент, а с этим патентом в других городах наживают капиталы. Пожалуй, это правда, потому что самые лучшие impressario всех стран, точно мыши на лакомство, съехались в Берлин. Каких только не перебывало у нас господ, одни просят в Австрию, другие в Америку и т. д. Не знаю, сумеем ли мы выжать пользу из наших успехов, но так ясно, что без другого города не обойтись. Все это очень трудно устроить и с московскими моими делами и с детьми. Нельзя же их таскать с собой по свету. Сознаюсь, что эти поездки редкостно интересны, так как знакомишься с интересными людьми, которых в другое время и не встретишь… но… все-таки – дома лучше. Здесь – холодно и жутко. Хорошо еще, что успех оказался выше ожиданий, а если бы провал! Страшно даже подумать, как бы нас тут заклевали и съели. Вчера Берлин нас признал окончательно. Была кронпринцесса и должен был быть и кронпринц. Весь вечер по телефону из Потсдама звонили, чтоб мы затягивали антракты, так как он после заседания непременно хотел застать хоть последний акт. Последний антракт тянули без конца и даже сказали публике о причине такой паузы; наконец-то она послала сказать по телефону, что больше тянуть нельзя. Тогда последовало разрешение начинать, так как заседание еще не кончено. Так он и не был. Его ждут в следующий раз. Говорят, будто и Вильгельм собирается. Это будет первый пример его выезда в частный театр. Сегодня из дворца просили сообщить недельный репертуар… Главная загвоздка – это незнание языка. Немцы были уверены, что мы будем играть по-немецки. Когда им объявляют, что москвичи говорят по-русски, они искренно изумляются этой дерзости: приехать в Берлин с русским языком. Боже, как народ ненавидит русских, но зато интеллигенция здесь прелесть. Она с большой верой глядит на Россию и простой русский талант искренно принимает за гениальность.

Как тяжело здесь развертывать русские газеты и читать все то, что происходит у вас. Тяжело это особенно потому, что все эти наши невзгоды в лучшем случае приведут нас к западной культуре – это ужасно. Цена этой культуры ровно 5 копеек… Здесь сердца нет – потому-то критиков больше всего удивляет сердце русского человека, при отсутствии всякого пафоса.

Покажи, пожалуйста, это письмо Сергею Ивановичу. При первой свободной минуте буду писать ему большое письмо, с тем, однако, условием, чтоб он не отвечал на него. Покажи письмо и [имя-отчество неразборчиво.- Ред.], а потом перешли его Зине. Ее я прошу переслать по очереди всем сестрам и братьям. Целую и люблю.

234 *. В. С. Алексееву

Лейпциг.

Театр огромный. Город чудесный. Публики почти полный театр. Говорю – почти, потому что есть некоторые места, откуда ничего не видно, и они не продаются. После первой картины – уже буря, после второй крикливые вызовы. Весь партер из немцев аплодирует сидя. Раек – русские студенты – неистовствует. Так повторяется в увеличивающейся прогрессии после каждого акта. Вызовы по 10-12 раз. По окончании бесконечные крики, которые прекратить нельзя, за отсутствием железного занавеса. По окончании "Федора" подают мне и Немировичу два венка огромных с самыми патетическими надписями от русской колонии и от русского консула. Уборные как в Большом театре: много, большие, жаркие, неуютные и неудобные. Директор театра – какой-то фат и хлыщ. Ничего там не добьемся, и мастера не очень любезны. До Дрездена далеко в этом отношении. После спектакля я ужинал с Немировичем, а остальные поехали с какой-то русской компанией кутить. Там, как кажется, было чертобесие. Пели русские и цыганские песни. Немцы пришли к двери поглазеть на русских, их втянули в компанию, и они запели свои песни. То же случилось с американцами. К концу наши танцевали по-цыгански, американцы- кэк-вок, немцы – свои танцы. Получилось общее братание. На следующий день нас возили показывать дом Шиллера, картинную галлерею, кабачок Ауербаха (откуда взял Гёте свою сцену в подвале того же названия). Интересно, но не очень.

Пришлось сделать визиты консулу и каким-то другим господам, которые приезжали, с необыкновенным почтением и подобострастием, представляться мне и Немировичу. "На дне" – опять крик, шум, гам, успех огромный, шумливый. В театре сам Никиш 1с семьей. Он прибегал на сцену и очень восторгался. Жена его – еще больше. После 3-го акта – неистовство, венки от социал-демократов, цветы Книппер и Муратовой. Никиш демонстративно аплодирует. Я передал ему поклон от Нюши. Он тотчас же вспомнил ее и долго расспрашивал. Просит кланяться. В конце крикливые овации без конца. Сбор почти полный. При выходе из театра неожиданно меня подхватывает толпа человек в 200 и на руках несет в противоположную сторону от гостиницы. С шумом и аплодисментами мы совершили таким образом прогулку по огромной площади, пока наконец добрались до гостиницы. Толпа ворвалась в гостиницу, и там едва удалось успокоить ее и вывести на улицу. Надо сознаться, что это было довольно безобразно и дико. Я поспешил в свой номер. Там ужинал и укладывался. На следующий день, т. е. сегодня, надо было встать в 8 часов и в 9 1/2 – ехать. Путаница на станции невообразимая. Переезд не длинный, но благодаря толпе ехавших – утомительный, несколько пересадок, таможня и пр. С радостью встретил детишек в Дрездене и расцеловал. Едва вышли из вагона в Праге, как нас окружила толпа. Тут и городской голова, и профессора, и президент (интендант) театров, директор, вся труппа, старухи, женщины, дети. Весь вокзал наполнен толпой. Мы шли сквозь шпалерами уставленную толпу народа. Вся улица у вокзала наполнена толпой, может быть, в несколько тысяч. Все снимают шляпы и кланяются, как царям. Можешь себе представить в эту минуту Екатерину Николаевну в роли царицы. Я испугался сначала, а потом мне до того стало смешно…

По улицам до гостиницы кучки народа – тоже кланяются. Что же делать… Мы, как цари, ехали и кланялись, хотя вид с дороги у нас не был царский. На одевание нам дали 2 часа, и в 6 мы были в каком-то дамском клубе на рауте. Чай, угощение, толпа каких-то людей. Дамы сами прислуживали, нас знакомили, за что-то благодарили. Говорили на ломаном русском. Артем ожил от русской речи и ухаживал за дамами. В 8 час. нас отпустили. Я приехал домой, пройдя через толпу, стоявшую у подъезда и кланявшуюся нам.

5 апр.