Константин Станиславский - Письма 1886-1917

Сегодня с утра визиты. Какие-то председатели разных ферейнов и обществ. Что будет далее – не знаю.

Сегодня вечером спектакль гала в честь русских гостей,- так гласит афиша.

Опять будем играть роль царей.

Спал хорошо и бодр.

Прошу Лидию Егоровну прочитать всем нашим это письмо, сообщить его Ольге Тимофеевне и Сереже Мамонтову и сохранить письмо для меня.

235*. В. Я. Брюсову

Воскресенье

Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич!

Функции бывшей студии возрождаются в Художественном театре. Хотелось бы очень заинтересовать Вас этим делом и воспользоваться Вашими советами 1.

Я был бы очень счастлив видеть Вас завтра у себя (Каретный ряд, д. Маркова, против театра "Эрмитаж", вход с улицы) около 8 час. вечера.

Соберется кое-кто из лиц, интересующихся новым направлением в нашем искусстве.

236*. Вл. И. Немировичу-Данченко

Дорогой и милый Владимир Иванович!

В теперешнее время нельзя ссориться. Простите меня.

Я, больше чем кто-либо, ненавижу в себе тот тон, который я не сдержал в себе вчера. Он оскорбляет и унижает прежде всего – меня.

Я искренно раскаиваюсь и еще раз извиняюсь.

У меня две причины, смягчающие мою вину.

Первая. Нельзя после самого трудного акта вызывать на объяснения артиста, у которого нервы превратились в мочалу.

Вторая. Я не могу примириться со всякой оплошностью или нерыцарским поступком театра. Когда мне бранят театр чужие люди, а я знаю, что они правы, и не могу заставить их молчать или обличить их во лжи,- я страдаю больше, чем кто-нибудь Другой, так как мне особенно важно, чтоб наш театр был не только художественным, но и в высокой степени культурным и корректным. Без этого он теряет половину цены для меня.

Когда мне кажется, что Вы в качестве директора делаете ошибку, я страдаю самым настоящим образом и не сплю ночей напролет и злюсь на Вас больше, чем на кого бы то ни было другого. Что это, признак любви или недоброго чувства?

Отвечу Вашим же примером: "Мать, которая бьет своего ребенка, сунувшегося под трамвай, выказывает высшую степень любви, а не ненависти".

Я Вас люблю, как очень немногих, и потому часто бываю слишком требователен, так как мы с Вами встречаемся только в деле, где слишком много поводов для столкновений.

Простите, но не истолковывайте мою нервность неправильно. Обнимаю и извиняюсь. Очень бы хотел, чтоб это письмо прочли те, кто были вчера свидетелями злосчастной сцены.

Плохо пишу, но и сегодня виноват второй акт "Горя от ума".

237*. В. В. Котляревской

Дорогая Вера Васильевна!

Единственное время для переписки с друзьями – это антракты между актами во время спектакля. Простите за бумагу и почерк. Дюма сказал: "Когда все ругают, это еще не значит, что плохо. Когда все хвалят – это, наверно, банально. Когда одни ругают, а другие хвалят – это успех". Пресса вся поголовно ругает, публика в спорах доходит до драки. Значит – успех. Сборы [спектакль] делает полные по 5 раз в неделю. Мы сами считаем постановку весьма удачной, хотя, конечно, нельзя требовать, чтоб на все 30 ролей были в труппе подходящие исполнители. Я играю роль с удовольствием, хотя не люблю ее 1, но выхожу перед публикой с омерзением. Вы не можете себе представить, с каким злорадством и недружелюбным чувством относится к нам московская публика после заграничной поездки и успехов. Этот неожиданный результат – чисто московский. Очень маленькая группа гордится нами. Вся остальная масса жирных тел и душ ненавидит за успех и с иронией называет "иностранцами". Пресса не поддается описанию. Она нагла, нахальна и лжива до цинизма. Чтоб сильнее оклеветать, она чуть не вторгается в частную жизнь. Сборы берем потому, что каждому лестно покритиковать и блеснуть своим знанием "Горя от ума". Словом, замечаю такую ужасную перемену в публике, что начинаем подумывать о перемене города. Лучше всего в московскую дыру заезжать на десяток спектаклей и драть по 20 руб. за первый ряд. Тогда будут уважать. Меня за Фамусова, конечно, оплевали, но очень уж я стал презирать публику и русских умников 2. Глупее нет этого сорта людей.

Она – надула – на днях появилась у рампы и дьяконским голосом кричала: "Станиславский". Очень подурнела, а голос хорош. Весь секрет в том, что к ней неистово идет загар. Недаром же она по целым дням валялась на песке под солнцем. Теперь загар сошел, и я обманут 3.

Целую ручки. Нестору Александровичу низко кланяюсь.

238. С. А. Найденову

Дорогой Сергей Александрович,

здравствуйте! Очень счастлив, что нашел Вас. Я и заскучал и уже давно заволновался о Вас. Недавно из газет узнали о Вашей пьесе и усиленно Вас искали. Первое время не знали: куда писать? К кому обратиться? В Константинополь, или в Америку, или, чего боже сохрани, в сыскное отделение, или в Петропавловку? Пропал милый и любимый нами человек, и не знаем, где его искать? Решили найти Бунина и через него узнать о Вас… Но как Вы думаете: много ли легче отыскать Бунина?

Не думайте, что мы стали интересоваться Вами только теперь и благодаря написанной пьесе. Мы давно вздыхаем и волнуемся, но не встречали решительно никого из общих знакомых. Теперь Вы поймете, почему я и мы все так обрадовались Вашему письму и почему я сейчас, во втором часу ночи, пишу после спектакля, хотя устал, как четыре собаки. Сильно радуюсь и верю тому, что Вы написали хорошую пьесу.

Мы все были бы жестоко и незаслуженно обижены, если бы Вы забыли о нас и не прислали Вашей пьесы.

Пока еще не получал посылки и жду ее с нетерпением 1.

Напишу не сразу, так как я туп при первых знакомствах с пьесой. Прочту ее несколько раз и напишу подробно, но помните, что я не литератор и не мечтаю быть критиком: могу свободно говорить глупости и жестоко ошибаться.

Спасибо Вам за любовь и память. В нашей любви к Вам Вы не должны сомневаться.

Целую ручки Вашей супруге. Мы ее так полюбили в Ессентуках, а она нас забыла! Как ее здоровье? Жена, дети кланяются Вам обоим. До приятного, хотя и не скорого свидания.