Евгений Дырин - Дело, которому служишь

Ушаков был дома. Он сидел на краешке кровати и прилаживал к гимнастерке золотые погоны с голубыми кантами.

- Вот, - сказал он, - выдали сегодня. Для тебя, Иван Семенович, тоже получил. Расписался.

На столе лежала пара таких же погон, туго стянутых полоской серой бумаги.

Полбин молча потянул гимнастерку из рук Ушакова и бросил ее на стул.

- Отложи это дело. Я буду рассказывать, а ты слушай.

- А что? Разве был? - привстал Ушаков. Он слышал, что группу офицеров из Главного штаба Военно-Воздушных Сил приглашают в Кремль, но не знал, кто вошел в эту группу, потому что с рассвета находился на подмосковном аэродроме. Увидев сияющее лицо Полбина, он поспешно добавил: - Ну, я слушаю.

Полбин снял шинель, причесал волосы и прошелся по комнате.

- Обсуждали вопрос о боевом применении. Так и сформулировано было: "О боевом применении пикирующего самолета "Петляков-два". Понимаешь, выделено: пикирующего. А генерал, который этот вопрос докладывал, начал приводить примеры успешного использования "Петлякова" в бомбометании с горизонта! Обстоятельно так: цифры, выкладки, перспективы... Когда он дошел до выводов, я не утерпел...

Полбин остановился, посмотрел на расческу, которую держал в руках, повертел ее:

- У меня блокнот был... Я его на ребро поставил и показываю докладчику: вот так надо! Траекторию пикирования изобразил! - Полбин показал расческой, какое он сделал движение.

- Ну?.. Заметил? - нетерпеливо спросил Ушаков.

- Докладчик в бумаги смотрел, не заметил, а Сталин заметил! Остановил его вот так ладонью, а в мою сторону руку протягивает: скажите, мол, ваше мнение! Я, знаешь, сначала не поверил, приподнялся, глазами спрашиваю. А он кивает: давайте, давайте. Я встал...

От резкого движения Полбина со стола упал тонкий журнал в красочной обложке. Он поднял его, бросил, не глядя, на стол и продолжал:

- Встал, доложил, кто я, и говорю, что "Петляков" - первоклассный пикирующий самолет! Во-первых, в этом самолете хорошо разрешена задача обзора и очень удачно расположено место летчика. Во-вторых, всем требованиям в отношении прочности на перегрузках самолет вполне удовлетворяет. В-третьих, пикирующий вариант бомбовой нагрузки по количеству и калибру бомб вполне достаточен для поражения очень прочных целей... Верно это или нет?

- Верно, - подтвердил Ушаков. Он приладил самокрутку к своему короткому янтарному мундштуку, но забыл ее зажечь.

- То-то же, что верно! Я вижу, меня слушают, и подвожу категорически: на основе личной практики считаю, что вопрос о боевом применении самолета "Петляков-два" нужно решать так, и только так: пикировать! Применять его иначе - все равно, что пользоваться исправным ружьем, как дубиной...

- Ну, это не совсем так, Иван Семенович, - вертя коробок спичек, сказал Ушаков. - Тут ты подзагнул, сам увлекся...

Полбин машинально провел расческой по волосам, улыбнулся:

- И Верховный Главнокомандующий это заметил. Прервал меня и спрашивает, не исключаю ли я этим категорическим заявлением всякую возможность применения "Петлякова" для сбрасывания бомб с горизонтального полета. Я поправился. Отвечаю, что по целям, которые представляют собой площадь, например по аэродромам, можно бомбить с горизонта, и ночью тоже. Но все-таки, говорю, лучше пикировать, ибо с пикирования можно поразить даже отдельный танк, отдельную батарею...

- А он что?

- Улыбнулся, пригласил меня сесть, а потом к докладчику поворачивается: мол, не все практики разделяют вашу точку зрения.

- Значит, поддержал? - Ушаков чиркнул спичкой и стал закуривать.

- Полностью поддержал.

Помолчав, Полбин подошел к столу, взял журнал.

- Это что - новый?

- Да. На аэродроме дали. Там и мы с тобой есть.

- Как?

- Фотографии наши.

- Ну-ка, ну-ка...

Полбин быстро перелистал страницы журнала - первого номера "Красноармейца" за 1943 год. Под виньеткой с надписью "Герои Великой Отечественной войны" было помещено пять небольших портретов. Первым шел майор Ушаков, за ним - полковник Полбин. Оба в гимнастерках с петлицами и "шпалами". Такими их снимали в прошлом году, когда обоим за бомбовый удар по складу в Морозовском было присвоено звание Героя Советского Союза.

- Та-ак, - протянул, усмехнувшись, Полбин, - а ты что ж с погонами торопишься? Хочешь новую фотографию заказать?

- Приказано в штабе носить повседневные, - ответил Ушаков, посасывая мундштучок.

Полбин сорвал бумажную наклейку с погон, лежавших на столе, повертел их в руках, примерил один к плечу.

- Приказ есть приказ, - медленно проговорил он. - А я все-таки фронтовые не сниму.

- Ну? - скосил глаза Ушаков.

- На фронт проситься буду. Ты как?

- Прикажут - пойду.

Полбин положил Ушакову руку на плечо.

- Знаю, что пойдешь. Тебе нынешняя наша работа нравится?

Ушаков старательно выковырял из мундштука окурок, придавил его в блюдце с отбитым краем и сказал серьезно:

- А что - работа интересная... Скоро с инспекцией на фронт полечу.

- Одно дело с инспекцией, а другое самому командовать. Учить людей, как бить врага и самому бить. Да так, чтобы чувствовал!

- Видишь ли, Иван Семенович, - с прежней серьезностью ответил Ушаков, оба мы летчики, да летчики разные. Как выпускники одного института: одному директором школы быть, другому - просто учителем. Я скорее учителем согласился бы...

"Не прибедняйся, Виктор", - хотел было сказать Полбин, но подумал, что товарищ, пожалуй, прав. Отличный, первоклассный летчик, он обладал излишне мягким характером. Доброта его и любовь к людям были беспредельны. Ларичев когда-то сказал Полбину, что такой характер вырабатывает в летчике его профессия: побывав в холодном небе, все-таки не приспособленном, несмотря на неописуемую красоту свою, для существования человеческого, летчик приходит на землю и каждый раз заново видит ее чистой и прекрасной, теплой и ласковой. И в людях он находит только лучшее, только задушевное и доброе.

Полбин не задумывался над тем, какая доля этих качеств есть в нем самом. Он любил своих боевых товарищей большой и честной любовью, но умел подавлять в себе жалость, если этого требовали обстоятельства. Оправдание своей командирской твердости он видел в том, что сам умел делать все, чего требовал от подчиненных ему людей.

Он понимал, что Виктору действительно по душе его новая работа по обучению летчиков и что он никак не ищет тихой пристани. Однако он сказал:

- В званиях у нас разница, Виктор. Меня могут на дивизию послать, а тебе, наверное, дадут полк...

- Не только в званиях, Иван Семенович, - улыбнулся Ушаков. - Пускай нам каждому полк дадут - тебе и мне, а ты все-таки лучше командовать будешь.

- У меня опыта больше, - без ложной скромности ответил Полбин. - Всему люди учатся.

- Это верно, - согласился Ушаков и посмотрел на часы: - Сегодня еше темно было, а я уже на старт выруливал. Давай-ка лягу спать.