Евгений Дырин - Дело, которому служишь

- Тогда понятно. Заходил я в штаб метео узнавать. И вдруг вылетает из кабинета командира твой Синицын. У тебя щеки красные, а у него были - ну, хоть прикуривай...

- Стружку снял? - приподнялся на локте Панин. Выражение "снять стружку", означавшее выговор, разнос, бытовало у авиационных техников и Панину очень нравилось. Он сам любил иной раз "снять стружку" с нерадивых мотористов, когда готовился к важному вылету в разведку.

- Снял, - ответил Гусенко. - И, видать, резец на большой угол был поставлен. Синицын меня чуть с ног не сшиб. Только отдувался, будто двадцать стаканов чаю выпил.

- Я знаю, за что его, - сказал Белаш и вдруг быстро вскочил на ноги: что-то треснуло под ним в планшете. Вытащив две половинки сломанного карандаша, он сокрушенно покачал головой. Потом торопливо достал из планшета навигационную линейку, алюминиевый ветрочет с целлулоидным ползунком, осмотрел их.

- А ты, Петя, садись на травку, - язвительно заметил Панин. - Штаны, конечно, тоже табельное имущество, но если в полете выяснится, что у тебя линейка на две части распалась, посвистишь с расчетами.

- Цела линейка-то...

- Значит, повезло. Так за что его, говоришь?

Белаш расстелил на траве измятый носовой платок, уселся и показал обломки карандаша:

- Вот за это самое.

- Не понимаю, - сказал Панин.

Гусенко догадался:

- За неисправность материальной части. Так?

Белаш кивнул.

- Точно. У него левая амортстойка шасси дала трещину. Утром он это узнал, а доложил командиру полка только вечером. Тут как раз командир корпуса нагрянул. Вызвал его к себе и спрашивает: "Почему?" Синицын отвечает: "Все равно, - говорит, - в бой сейчас каждый день не летаем, а для учебных полетов ее и завтра можно подготовить. У нас по расписанию полеты завтра".

- Ну, ну? - торопил Панин.

- Ну и дал ему командир на всю железку. "Ты же, - говорит, - боеготовность корпуса срываешь! Развращаешь молодняк! Грань между учебными и боевыми полетами проводишь! Забываешь, что на фронте находишься..." И еще в таком роде.

- А ты как, Петя, считаешь, - серьезно сказал Гусенко. - Зря, что ли, Синицын получил?

- Нет, не зря, думаю.

- Без всяких "думаю" правильно. А если сомневаешься, так, значит, и тебя Синицын развращает.

Белаш вспыхнул, но его опередил Панин:

- Ты сказал, что Полбин для любимчиков наград не жалеет. Синицын с ним еще в дивизии служил, они вместе воевали. Я знаю, что Полбин только месяц дивизией командовал, а Синицына орденом наградил.

- Значит, заслужил. А теперь разленился и совсем другое получает. Командир наш "сачков" не любит, вот что.

- Справедливый, - поддержал Гусенко. - А главное - боевой. Видал: сам полковник, а замполит и начштаба генералы. Не каждому полковнику такой корпус дадут.

- Он Герой Советского Союза... - тихо сказал Белаш.

- Вот я и говорю - настоящий герой. И если Панин орден получит за разведку - значит, стоило дать.

- А я разве против? - надулся Белаш. - Да что это вы меня к стенке прижали? На одного лейтенанта два старших - конечно, сдюжите.

- Не собираемся тебя прижимать, - сказал Панин. - Нам немца сдюжить надо.

Белаш совсем разобиделся.

- Вам? А мне что? Не надо - так по-вашему?

- Не говори ерунды, Петя, - сказал Гусенко. - Все пойдем. И до этого недалеко...

Белаш сорвал ромашку и начал по одному выдергивать нежные лепестки, приговаривая:

- Прилетит - не прилетит. Прилетит - не прилетит...

Гусенко с минуту очень серьезно следил взглядом за пальцами Белаша, потом легким ударом снизу вышиб ромашку из его рук.

- А ты все-таки развращен, Петя. Лучше на часы посмотри. Вот!

- Ну и что? - черные глаза Белаша стали круглыми. - Без пяти. Сказано было - построение в восемь, а сигнала еще нет. Значит, не прилетел.

- Он сейчас в дивизии Рубакина, - оглянулся через плечо Панин. - У них учения сегодня в пять утра начались.

- Ничего не у Рубакина. Вот он!

Гусенко бросил ромашку и рывком встал на ноги. Над лесом показался У-2. Он летел на небольшой высоте, с запада, и ветер относил звук его мотора. В воздухе беззвучно кренились две тонкие черточки. Колеса шасси издали казались подвешенными на коротких паутинках.

Гусенко, Панин и Белаш быстрым шагом пошли по кустарнику к землянке командного пункта. Туда со всех концов спешили летчики. Общее построение личного состава было назначено на восемь часов.

Полбин посадил самолет и подрулил к командному пункту.

Навстречу вышли командир авиационной дивизии полковник Дробыш и командир полка майор Пчелинцев.

Полбин выслушал доклад у самолета, держа в руках кожаные перчатки. Потом снял шлем, достал из кабины У-2 фуражку с голубым околышем, надвинул ее на глаза и пошел к штабу на полшага впереди Дробыша и Пчелинцева.

Летчики стояли в положении "вольно" под деревьями в ста метрах от землянки.

- Может, боевой вылет монтируется? - вполголоса спросил Белаш своего соседа, старшего лейтенанта Синицына.

- Дождешься, - хмуро ответил тот. - Откроется академия на целый день. Повторение пройденного...

- Летать тоже будем, - не унимался Белаш. - Вон технари бомбы подвешивают.

- Это разве полеты? По кругу да по кругу. Ты мне дай по настоящему дзоту гвоздануть.

- Дождешься! - сказал другой сосед Синицына, лейтенант Плотников. Из-под шлема у него выбивался клок вьющихся светлых волос, зачесанных на висок.

Синицын недружелюбно взглянул на него и промолчал.

Плотников говорил с ним, не поворачивая головы, глаза его, добродушно-ласковые, прикрытые выгоревшими на солнце длинными ресницами, были устремлены на пыльный проселок.

- Можно и другого дождаться, - продолжал он, как бы рассуждая сам с собой. - Спросит пехота по радио: "Что за мазила там у вас, правый ведомый? Бьет по дзоту, а летит в болото... Мне лягушат незачем стращать, мне надо немцев бить! Взялись помотать, так помогайте!"

Намек был очень прозрачен. Синицын зашипел от злости, но тут раздалось:

- Смирно! Равнение направо!

Все вытянулись н повернули головы. Полбин поздоровался с летчиками, послушал, наклонив голову набок, как лесное эхо повторило дружный ответ, и спросил:

- Ко мне как к командиру корпуса вопросы есть?

Молчание. Неподалеку в строгих позах стояли Дробыш и Пчелинцев. Дробыш был маленького роста, рядом с широкогрудым командиром полка он казался щуплым. Фуражка у него, как у Полбина, была низко опущена на лоб, прикрывая глаза от солнца.

Белаш знал, что вопрос Полбина остается без ответа не потому, что летчиков стесняет присутствие непосредственных начальников. Каждый раз, прилетая в полк, - а прилетал он, начиная с мая, почти ежедневно (когда только успевал побывать на аэродромах других полков!) - Полбин задавал этот вопрос и подробно, обстоятельно отвечал летчикам, если кто-либо интересовался боевой работой соседних подразделений, ближайшими перспективами учебы... Но сегодня все молчали, даже Синицын, обычно спрашивавший: