Сергей Голицын - Записки уцелевшего

— Да ведь там открыты такие фрески, что весь мир скоро ахнет! — горячо убеждал он нас.

Мы молчали. Про себя я думал, что мы правда маху дали, но не возвращаться же назад.

— Нет-нет, обязательно идите в Ферапонтов, — говорил он, а сейчас, надеюсь, вы нам поможете.

Мы прошли мимо белобородого, слепого и глухого отца Феогноста. Безучастный ко всему окружающему, он все так же сидел на лавочке у ворот и, поднял голову, тихо пел молитвы.

Подошли к железной двери храма. Музеец оборвал веревочку с печатью. Председатель сельсовета услужливо повернул большим ключом, дверь со стоном отворилась, и мы все, сняв фуражки, вошли внутрь храма — впереди музеец со спутниками, за ними Андрей и я. Последними переступили порог монахи.

Холодной сыростью и плесенью пахнуло нам навстречу, пыль лежала на подоконниках, на тусклых золотых завитках резьбы, мохнатые от пыли паутинные нити свисали со сводов. Стояла полутьма.

Музеец прошел вперед, оглянул иконостас сверху донизу и сказал:

— Сие меня не интересует. А вот это… — Он быстро обошел весь храм и приказал своим спутникам вытаскивать наружу, на солнце, все те иконы, какие покоились на полках, на столиках, на аналое. Он зашел в алтарь, кинулся к шкафу, начал перелистывать толстые, в кожаных переплетах тома, печатные и рукописные. Отец Виталий, все время покорно стоявший сзади, вдруг вскинулся вперед и шагнул к музейцу.

— Гражданин товарищ, просьбица у нас к вам малая: отдайте нам вот это, указал он на небольшой коврик, лежавший на престоле. Коврик был покрыт толстым слоем пыли, закрывавшим вышивку. — Для вас тряпица незначащая, а для нас антиминс… нам весьма надобная. — Последние три слова она произнес с дрожью в голосе.

— Э, отец Виталий, не дело вы говорите, — отвечал музеец. Он не обернулся, продолжая перелистывать книги. — Даже такое не имею полномочий вам отдать, — показал он на кучку свечных огарков на подоконнике. — Всё, имеющее художественную ценность, разумеется, по акту, передадим в музей, а церкви вновь запечатает наш уважаемый председатель сельсовета.

Тот осклабился в самодовольной улыбке, сознавая, какой ответственный служебный долг выполняет. Мы все вышли на чистый воздух. Музеец и его спутники несли стопками иконы и книги. Он сел на лавочку, углубился в толстый фолиант.

— Подойдите сюда, подойдите, — позвал он Андрея и меня, — полюбуйтесь на эту миниатюру: какая тонкость линий, какая выразительность лиц! Это же пятнадцатый век! Вот так находка!

На пергаментном листе я увидел маленькую миниатюру — несколько фигур держали в поднятых руках палки, а посреди фигур стоял согнутый, полуобнаженный Христос. Двумя-тремя тончайшими черточками неведомый искусный мастер сумел передать на его изможденном лике страдание невыразимое.

— Бичевание Христа — известная евангельская легенда, — сказал музеец, переворачивая страницу. — А вот еще любопытнейшая миниатюра…

— Нам давно пора уху варить, мы с утра ничего не ели, — с нарочитой грубостью неожиданно перебил Андрей. — Идем! — полушепотом бросил он мне.

Музеец, видимо, немало удивленный, было опешил, но вновь углубился в книгу. Не простившись, Андрей зашагал к воротам, я за ним. Там, на мосту, давно нас дожидалось ведерко с обильным уловом. Спустив ноги к воде, мы принялись чистить рыбок.

— Не мог больше смотреть и слушать, — сказал Андрей.

Я смолчал. Мы перебрались на островок, выбрав там укромное местечко, развели костер и поставили ведерко варить уху. Пока чистили, пока варили всё молчали.

Другой стороной островка прошли к пристани, не замечая нас, незваные гости, волоча тяжелые связки икон и книг. Их провожал отец Виталий.

Когда лодка отчалила, отец Виталий побрел по тропинке, низко опустив голову, что-то бормоча про себя. Мы его окликнули, он подошел. Пригласили его к нашей трапезе. Он не отказался, достал из-под рясы деревянную ложку и сел с нами хлебать уху.

— Вот, приехали, распечатали храмы, забрали святыни, опять запечатали и уехали, — с большой горечью вздыхал отец Виталий и снова повторял все те же слова про антиминс: — Для них тряпица незначащая, а для нас святость великая.

Андрей горячо выказывал свое негодование на музейца и свое сочувствие отцу Виталию, но, увы, — только на словах. Ничем мы не могли помочь.

После сытной трапезы направились мы в отведенную нам тесную келью и залегли там спать на сене на полу. Отец Виталий обещал нам устроить вечером долгожданное свидание с отцом Иоанном.

Он зашел за нами и привел нас в каменный домик, весь заросший лиловой сиренью. Через сени мы вошли в небольшую горницу с низким потолком. Сирень так заполонила окна, что стояла полутьма.

За столом в кресле сидел совсем седой длиннобородый монах в черной мантии, в камилавке. Возле него хлопотали две старушки. На столе кипел самовар, стояли чашки, миска с медом, на тарелке румянились пышки. Весь красный угол занимали иконы, много икон, больших и малых, в окладах и без окладов, медные иконы и складни, лампада тускло горела.

Мы подошли под благословение, сперва Андрей, потом я, поочередно поцеловали руку старца. Он встал, тихим голосом произнес краткую молитву, пригласил нас к трапезе.

Мы сели рядком на кончиках стульев, отец Виталий расположился напротив нас, обе старушки то входили, то выходили, то просто стояли сзади у стены.

— Ну, рассказывайте, странники, где были, что повидали? — произнес отец Иоанн с ласковой улыбкой.

Я молчал, рассказывал Андрей. Начал он, слегка робея, потом оживился, сперва рассказал о нашем путешествии, что видели, куда собираемся, заговорил о монастырях.

Отец Иоанн слушал внимательно, пристально глядел на Андрея. Потом Андрей мне рассказывал — ему казалось, будто глубоко сидящие глаза старца пронзали его насквозь.

— А мы, слава Богу, пока живем, молимся, — произнес отец Иоанн, откинулся к спинке кресла, закрыл глаза, смолк, задумался…

— Что-то будет, что-то будет, — добавил отец Виталий, одновременно и крестясь, и прихлебывая чай.

Повел рассказ отец Иоанн. Он — симбирский, с детства любил в храмы ходить, еще мальчиком на клиросе пел, отец его чиновником в казначействе служил, отдал сына в гимназию. И вот ведь как Бог рассудил: в одном классе с Александром Ульяновым учиться довелось, первым учеником он считался. А отец его Илья Николаевич — какой набожный был, всеми уважаемый. У них и в доме бывать приходилось. Помнил он и другого сына Ильи Николаевича, шустрый рос мальчонка. Вот уж не думалось, что он станет таким, таким… — старец замолчал, видно, подбирая подходящие слова, но не нашел и смолк.

Одна из старушек подошла, налила нам по второй чашке чая, Андрей сверкнул на меня глазами, увидев, что я протянул руку за третьей пышкой. Отец Иоанн заметил.