Геннадий Матвеев - Пилсудский

Пилсудский решительно отказался от концепции войны на два фронта, разработанной Сикорским и С. Галлером, считая, что у польской армии для этого недостаточно сил. Он исходил из того, что будущая война будет иметь для Польши оборонительный характер. А так как инициатива будет принадлежать противнику, то нужно заниматься не разработкой подробных оперативных планов, а изучением противника и собственных сил.

Поскольку Пилсудский сделался фактически единственным авторитетом в области военного искусства, понятие «военная доктрина» практически исчезло из словаря польских военных. В основу представлений о характере будущей войны был положен анализ опыта военной кампании 1920 года с ее быстрыми перемещениями больших масс войск и маневренностью. Широкий пространственный маневр становился предметом поклонения армии, но при этом явно недостаточно делалось для его технического исполнения.

Вплоть до своей смерти Пилсудский считал, что основным театром войны будет восточный. Только в апреле 1934

года, когда на созванном им совещании с участием 20 высших и старших офицеров, включая инспекторов армии и офицеров для работ при генеральном инспекторе, 13 человек сочли, что большую опасность представляет Германия, и лишь двое указали на Советский Союз, он стал сомневаться в своем прогнозе. В связи с этим в июне 1934 года в Генеральном инспекторате было создано секретное подразделение, которое должно было стимулировать и инспирировать изучение инспекторами армии и их штабами возможностей Германии и СССР, решительно наращивавших в тот момент свою военную мощь.

Так как Пилсудский преимущественно занимался делами вооруженных сил, текущей деятельностью его кабинета руководил тот же Бартель, на этот раз в ранге вице-премьера. В составе правительства было немало новых людей, в том числе и давно связанных с Пилсудским. Еще больше пилсудчиков заняли должности заместителей министров и руководителей департаментов, что давало маршалу возможность изнутри контролировать текущую работу всех ведомств. Впрочем, то же положение было и в аппарате президента. Это означало, что Пилсудский приступил к формированию собственного кадрового резерва для занятия ключевых постов в правительстве из хорошо ему известных и доверенных людей. Поскольку решение о составе каждого следующего кабинета было делом не многих партий с собственными интересами, а диктатора, то у него теоретически была возможность постепенно подбирать все более профессиональных исполнителей на министерские и другие важные государственные посты [235].

Но на практике так не получалось. Перегруженный обязанностями и не слишком привыкший к регулярной работе почти 60-летний маршал не мог контролировать положение дел во всех областях государственной жизни. Поэтому вокруг него, как это уже бывало не раз в прошлом, вновь начинает складываться новый ближний круг соратников, на которых он мог переложить менее важные обязанности. Рядом с ним давно уже не было тех, кто был с ним на «ты», привык называть его «Зюком» и даже «Зючеком», мог иметь собственное мнение. Теперь в составе его политического штаба состояли те, кто имел право обращаться к нему как к своему коменданту. Это уже известные нам Б. Венява-Длугошовский, А. Прыстор, Ю. Бек, К. Свитальский, Б. Медзиньский, В. Славек, Б. Перацкий, И. Матушевский, а также Януш Енджеевич и главный интерпретатор конституции в нужном режиму духе Станислав Цар. Все они были значительно моложе Пилсудского и всем, чего добились, считали себя обязанными только ему. У большинства из них за плечами были стрелковые дружины, польский легион и Польская военная организация. Они безгранично доверяли политическому гению своего коменданта и никогда не ставили под сомнение его указания.

Пилсудский привлек в свое правительство двух представителей так называемых виленских консерваторов, представлявших интересы крупных землевладельцев восточных областей Польши. Особенно скандальным представлялось назначение министром юстиции Александра Мейштовича. Он активно участвовал в торжественном открытии в 1904 году в Вильно памятника Екатерине II, что в польском обществе оценивалось как глубоко непатриотический шаг: все прекрасно помнили, что именно эта просвещенная государыня приложила руку ко всем трем разделам Первой Речи Посполитой. Но это не остановило Пилсудского. Он стремился максимально расширить социальную базу режима, без чего нельзя было надеяться на успех на парламентских выборах, и казус Мейштовича был для него принципиально важным. Маршал открыто сигнализировал имущим классам Польши, в период неволи активно сотрудничавшим с иноземными поработителями, что его это нисколько не волнует и он готов с ними конструктивно сотрудничать. Так он возвращал на политическую арену консерваторов, которые в домайской Польше были оттеснены на задний план партиями, ориентировавшимися на массовую поддержку.

Этой же цели служило посещение Пилсудским 25 октября 1926 года Несвижского замка в Белоруссии, знаменитого родового гнезда князей Радзивиллов. Официальным поводом было возложение золотого креста ордена «Виртути Милитари» на саркофаг бывшего одно время адъютантом Пилсудского ротмистра князя Станислава Радзивилла. Он погиб во время киевского похода 27 апреля 1920 года в боях за город Малин на Волыни.

Но не забывал диктатор и о левом электорате. Этому должно было служить включение в состав правительства социалиста Морачевского и деятеля одной из левых крестьянских партий Медзиньского. Правда, ради этого им пришлось оставить свои партийные билеты. Их присутствие в правительстве делало его политическое лицо менее выразительным, что является важным приемом политических технологий.

Уже возглавив правительство, Пилсудский не упускал случая дискредитировать, унизить, оскорбить нелюбимый им парламент, не выходя при этом за рамки конституции. С этой целью использовались самые неожиданные поводы. Так, ссылаясь на то, что конституция определяет крайние сроки созыва сессий парламента, но ничего не говорит о том, когда должны начинаться его заседания, Пилсудский, пользуясь наивностью маршала сейма Ратая и его заместителей, не понявших смысла задуманной им тонкой интриги, узаконил практику произвольного определения правительством даты первого заседания сейма. Исполнительный орган власти, получивший в соответствии с августовской новеллой право предлагать президенту дату закрытия сессии, теперь обеспечил себе возможность определять срок начала работы законодательного органа. В результате сессия сейма была созвана 31 октября 1926 года, за полчаса до истечения крайнего срока, предусмотренного конституцией. Но парламент приступил к работе лишь 13 ноября.