Василий Емельяненко - В военном воздухе суровом

- Был бы на мне такой, - говорил Петя Возжаев, - да если не ледяная вода, то сам бы добрался до плавней.

- Лучше уж на катере, - возразил ему Талыков. Он какой-то несговорчивый в эти дни. Может, оттого, что сероглазую Ксению недавно осколком бомбы тяжело ранило? Увезли ее в тыловой госпиталь...

Четырнадцатого марта был хмурый, промозглый день.

Мы с Талыковым укрылись от ветра за высоким валом самолетного капонира. Здесь можно над огоньком руки погреть - наши оружейники побеспокоились. Лежала бомба с развороченным корпусом. Из нее отверткой надолбили куски тола, который детонирует лишь от бомбовзрывателя, а сам по себе горит спокойным пламенем.

Присели с Талыковым на ящики, закурили. Миша писал письмо на листке почтовой бумаги с цветным трафаретом наверху.

Уютно нам было у огонька. Потянуло на разговор.

- Теперь от Крыма нас не повернут, - сказал Талыков. - Как спихнут фрицев с Тамани в море, потом через Керченский пролив, и там...

Талыков упомянул о Крыме, и я вспомнил островерхие кипарисы, санаторий Буюр-Нус и наш поход со знакомым летчиком в Симферополь.

- Тебе в Крыму бывать не приходилось? - спросил его. Ответ был неожиданный:

- Как не приходилось! Сразу же после Пермского авиаучилища в Евпаторию назначили. Там и война прихватила.

- Меня тоже...

- Немножко осталось, скоро посмотрим знакомые места... - размечтался Талыков.

В это время со стороны КП послышался голос:

- Талыков!

- Я здесь! - поднялся он.

- К командиру!

Вскоре Талыков выскочил из блиндажа по крутым ступенькам и зашагал к своему одноместному штурмовику. Был он в кожаном реглане, в брезентовых сапогах, пошитых из парашютного чехла. Сапоги начищены черным кремом, чтобы не было видно масляных пятен. Планшет с картой бьется о ногу и на быстром ходу отскакивает в сторону.

За Талыковым гуськом шли его ведомые. Я успел спросить шедшего позади всех Леню Букреева:

- Куда?

- На Темрюк... Бить переправу.

Темрюк расположен на возвышенности невдалеке от берега Азовского моря. Через него проходит основная дорога от Керченского пролива к немецкому оборонительному рубежу - "голубой линии". На западной окраине Темрюка протекает Кубань, и через нее - тот самый мост, который мы то и дело бьем, а его снова восстанавливают. Много зенитных батарей стянули туда фрицы, оборудовали позиции на холмах - обзор отличный. Поэтому подойти к Темрюку незамеченным трудно даже на бреющем - хоть с суши, хоть с моря.

Ох этот Темрюк... Только за последние дни мы потеряли там Виктора Оленина, Николая Проталева с воздушным стрелком Борисом Максимчуком и Петра Возжаева.

На Темрюк мы чаще летали над сушей. Может быть, поэтому Талыков сегодня наметил маршрут так, чтобы заход на цель был со стороны моря.

...ИЛы неслись над свинцовым Азовским морем, прижимаясь к самым гребням волн.

Показалась береговая черта, на пригорке виден Темрюк. Еще минута полета и штурмовики достигнут суши, а там уже и цель.

Вдруг перед самолетами взметнулись столбы воды. Это начала бить артиллерия, чтобы преградить летчикам путь, заставить их свернуть с боевого курса и неприцельно сбросить бомбы.

Очень опасны эти водяные смерчи: стоит хоть чуть зацепить крылом - верная гибель. Поэтому Талыков сделал "горку", пошел повыше, но с боевого курса не свернул.

Пора набирать высоту для бомбометания. Самолеты пошли вверх, в воздухе все больше и больше черных разрывов. Впереди мост через Кубань, Темрюк.

Теперь все вниз... Посыпались бомбы. Пора выводить из пикирования. Но что-то задерживается с выводом передний самолет: высота у него все меньше, вот он уже над самыми крышами домов, покачивается с крыла на крыло и не отворачивает, будто целит на пригорок, где городской парк и рядом каменный двухэтажный дом. Во дворе этого дома какие-то вспышки, - наверное, ведет огонь зенитка. И там, срубая крыльями деревья, скрылся штурмовик...

Группа вернулась без ведущего.

За капониром догорал кусок тола, который мы зажгли с Талыковым. На ветру покачивалось слабое пламя. У меня в руках письмо, которое Миша не успел дописать. Неровные карандашные строчки.

"...Здравствуйте, дорогие родители, брат Алексей и сестренка Дуся..." А после поклонов и жалоб на редкие письма от родных: "...Прежде эти обнаглевшие фрицы летали, как хищники, стаями, а теперь больше поодиночке и от наших истребителей тикают. Я сейчас летаю на своей бессмертной птице..."

Показалось, будто вслед за Мишей наступил и мой черед. Только бы не лететь сегодня...

И тут я услышал:

- Летный состав, на КП!

Я медленно спускался в блиндаж по тем же крутым ступенькам, по которым недавно проворно взбегал в своих брезентовых сапогах Михаил Талыков...

...На Краснодарском аэродроме стало тесно: сюда слетелись штурмовые, бомбардировочные, истребительные и разведывательные полки. То и дело садились транспортные ЛИ-2, летавшие по ночам в Крым к партизанам.

Мы перебазировались в Новотитаровскую - тоже неподалеку от Краснодара. На полевом аэродроме - непролазная грязь. Все же летали.

В полку оставалось менее десятка летчиков и самолетов. А продержались от самой "точки номер три" полгода. Могли бы стать небоеспособными и раньше, но наши техники за это время в ставропольских и кубанских степях разыскали, а затем восстановили выше 30 поврежденных штурмовиков. Больше всех сделала аварийная команда Андрея Лиманского.

Шло новое пополнение летчиков. Ведь из тех десяти человек, что прибыли к нам на "точку номер три", уже почти никого не осталось. Петр Колесников столкнулся в воздухе с самолетом Ивана Злобина - погибли оба. Не стало Петра Возжаева, Саши Захарова, Николая Кузнецова, Генриха Романцова, не вернулся с задания наш лучший запевала Иван Чернигин. Новичков нужно было еще обучать полетам на ИЛ-2. Их тренировали в своем полковом учебно-тренировочном центре, которым руководил наш Миша Ворожбиев. В пору тренировок он почти не вылезал из кабины спарки.

Вот так и держался полк.

В Новотитаровской начало пригревать солнышко, а летчики ходили угрюмые. Даже неутомимый балагур Иван Остапенко перестал рассказывать байки - больше спал.

Сидим как-то с Галущенко на бревне, привалившись спинами к плетню. Николай запрокинул голову, закрыл глаза, подставил лицо солнцу.

На аэродроме тихо. Около самолетов копошились несколько техников в заляпанных грязью кирзачах. Высоко на дереве защелкал скворец. Галущенко не шевельнулся, а только облизнул губы и пустил такую заливистую трель на разные лады, что озадаченный скворец на время приумолк. Я был так поражен открывшимся талантом, что спросил:

- Коля, когда же ты так научился?

- Когда в Горловке на шахте коногоном работал... Лошади под землей ослепшие, управляли ими только свистом. Команд разных - что в нашем строевом уставе. Вот и приходилось свистеть на все лады...