Лео Яковлев - Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

«Тургеневу недостает знания русской жизни вообще. А народную он узнал раз от того дворового лакея, с которым ходил на охоту («Записки охотника»), а больше не знал ничего».

«Для себя, свои права; для людей, права людей. В этом разница между словом Христа и словом социализма».

«К тому же жить так мало — вдруг все исчезнет!»

«А пойдут все брат на брата, а раздором лишь укореняется идея. Чем так твердо укрепилось лютеранство и разные секты в Европе, — тем что за них была кровь пролита».

«Насчет цензуры — три вещи запретить, остальные запрещать опасно и невыгодно».

«…лишение свободы есть самое страшное истязание, которое почти не может переносить человек… Вот на этом принципе и должна быть построена система наказаний, а не на принципе истязаний».

«Покоя нет. Будущность чревата. Что-то недоделанное в мире».

«Война, мечи расковать на орала. Ложная мысль. Загниет человечество в этаком мире. Надобен мир по-иному — Христов».

«До Христа и не перестанет война, это предсказано».

«Не могу представить сатану».

«У Иова: это потому, что дал Ты ему. Не слыхали ль вы этот голос, господа? Не раздается ли он и теперь. Социализм, Прудон. Какой вековечный голос!»

«Писатели-аристократы, писатели-проприетеры [собственники]. Лев Толстой и Тургенев — проприетеры».

«…общество имеет предел своей деятельности, тот забор, о который оно наткнется и остановится, этот забор есть нравственное состояние общества, крепко соединенное с социальным устройством его, способствующим делу».

«Но как странно: мы, может быть, видим Шекспира. А он ездит в извозчиках, это, может быть, Рафаэль, а он в кузнецах, это актер, а он пашет землю. Неужели только маленькая верхушечка людей проявляется, а остальные гибнут (податное сословие для подготовки культурного слоя). Какой вековечный вопрос, и, однако, он во что бы то ни стало должен быть разрешен».

«Лермонтов, дурное лицо, в зеркало. Байрон — жалкая хромоножка».

«Почему не кликнуть клич вновь по земле в память великого русского человека Александра Пушкина».

«…тут совсем не о акционерах дело, а просто о нескольких торжествующих жидах, христианских и нехристианских, вот этих-то я не могу перенести, и мне грустно».

«Нет такого прекрасного, чтоб не нашлось еще прекраснее, и нет такого дрянного, чтобы не нашлось еще дряннее».

«Я принадлежу частию не столько к убеждениям славянофильским, вернее, к православным, то есть к убеждениям крестьянским, то есть к христианским. Я не разделяю их вполне — их предрассудков и невежества не люблю, но люблю сердце их и все то, что они любят. Еще в каторге».

«Мы неограниченная монархия и, может быть, всех свободнее; таких народов (то есть сходных), как мы, только три. При таком могуществе императора — мы не можем не быть свободны».

«Безмерное самолюбие и самомнение не есть признак чувства собственного достоинства».

«Граф Лев Толстой — конфетный талант и всем по плечу».

«…хотя коммунизм наверно будет и восторжествует, но мигом провалится».

«Ничему не удивляться есть уже, разумеется, признак глупости, а не ума».

«Казалось бы достаточно в Туркестане трех рот вместо 27 000. Послать 5 человек на ханство, и они «молодецки» исполнят дело. Народ споили и отдали жидам в работу, status in statu».

«Дороги, да ведь это дело народное, общее, а не нескольких жидишек и не нескольких действительных статских и тайных советников, бегающих у них на посылках. О, Петр Великий, того ли ты хотел. Но конечно того! Конечно того! Ибо должен же был ты понимать, если ты был гений, что дело именно тем, а не чем другим, должно было кончиться…»

«Черт возьми! Никогда еще ничего подобного не было на Руси! Самовольство жидов доходит до безграничности!»

«Похороны генералов, 6 медных пуговиц. Что было при жизни. Бархатные подушечки, ордена. Заронить по себе мысль, оставить доброе воспоминание, звук».

«У нас цивилизация началась с разврата. Всякая цивилизация начинается с разврата. Жадность приобретения. Зависть и гордость. Развратом взяла реформа Петра Великого».

«Искусственное возбуждение социализма есть (и у нас) — наши юноши уже 30 лет идут (за это) в ссылку за эти бредни. Ибо если там, в Европе, и вопрос, то у нас бредни. У нас много своих социальных вопросов, но совсем не в той форме и совсем не про то. Во-вторых, у нас ужасно много совсем нового и непохожего против Европы, а в-третьих, у нас есть древняя нравственная идея, которая, может быть, и восторжествует. Эта идея — еще издревле понятие свое, что такое честь и долг и что такое настоящее равенство и братство между людьми».

«Жизнь скучна без нравственной цели, не стоит жить, чтоб только питаться, это знает и работник. Стало быть, надо для жизни нравственное занятие».

«Война. Парадокс. Нет, война лучше теперешнего положения общества».

«Вы чувствуете, что это (мир, звезды) не выше вашей мысли, и за это счастье чувствовать это вы обязаны лишь вашему лику человеческому».

«Россия, защищаясь, взяла Польшу. Если б не взяла она Польшу, то Польша взяла б родовое наше».

«Польша есть пример политической неспособности жить между славянскими племенами».

«Да здравствует великорус, но пусть он больше думает о себе».

«Россия со времени того, как вошла в состав Европы, ущербу Европе не нанесла, а лишь вся служила Европе, нередко в страшный ущерб самой себе. Надо признаться, что вступление наше в Европу во многом сбило нас с толку, с настоящего понимания своих целей, и до того, что теперь, может, уж и не возвратиться к настоящему пониманию.

Будущее России ясно: мы будем идти, может быть, без войны с Германиею, — будем идти до тех пор, пока бросится к нам устраненная Европа и станет молить нас спасти ее от коммунаров. Станет не молить, а требовать: ибо-де вы спасаете и себя, должны спасти и себя. И тут-то мы, может быть, слишком наглядно в первый раз увидим, как мы не похожи на Европу и как разны у нас наши сущности… и какую мы до сих пор сделали политическую ошибку, столь рабски записывая себя европейцами. А у коммунаров будущность. Это единственная европейская идея, имеющая там будущность. Консерватизм».