Лео Яковлев - Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

«Наука в нашем веке опровергает свое в прежнем воззрении. Всякое твое желание, всякий твой грех произошли от естественности твоих неудовлетворенных потребностей, стало быть, их надо удовлетворить. Радикальное опровержение христианства и его нравственности. Христос-де не знал науки. Непременная потребность новой нравственности (ибо единым хлебом не будет жив человек). Собственность, семья, уверяют они, держалась лишь на старой нравственности. Закон науки или закон любви? Но закон науки не устоит, не стоит того хлеб. А приняв закон любви, придете к Христу же. Вот это-то и будет, может быть, второе пришествие Христово. Но пока что перенесет человечество?»

«Ждать смирения, то есть победить зло красотою моей любви и строгого образа воздержания и управления собою».

«Все пороки ваши лишь от обстоятельств и от среды. А потому прочь эту среду и создать новую во имя науки, Все это правда, наука только лишь начинается. Нет Бога, потому что отыскать его негде.

Заметьте, тут прямо учение об уничтожении воли и уменьшении личности человеческой. Вот уж и жертва людей науке».

«Наука есть дело великое, но всего человека она не удовлетворяет. Человек обширнее своей науки. Это Евангелие».

«Вместо красоты людей в типах красота правил, и дурной человек, делающийся вдруг прекрасным в обороте жизни при наитии нормальных естественных чувств. Это христиански — хорошо».

«Шекспир еще при Христе, тогда разрешалось, теперь же неразрешимо и обратилось в литературу».

«Во Франции желание жить и коммунизм с богослужением».

«Всякая нравственность выходит из религии, ибо религия есть только формула нравственности».

«Кроме проклятых вопросов — есть наши вопросы, тоже проклятые. Например, откуда к нам придут теперь лучшие люди? Дворянство ли, народ ли, но в народные идеалы не верят многие и не знают их, даже говорят, что лучше совсем не надо идеалов».

«Мне кажется, литература нашего периода кончилась. Гадательная литература утопистов (дела) ничего не скажет и не найдет талантов».

«Опять на народные силы, когда народ, как мы, твердо станет (но когда это будет), он проявит своего Пушкина».

«Война. У нас много казенных понятий, так и о войне».

«Литература дела — это, так сказать, аристократическая литература образования, хотя и об народе, — это только бредни господ и госпож о всеобщем равенстве и проч.».

«Подойдет ли человек под рассудок и под выводы науки. Захочет зло делать и сам оставить самовольно церковь атеистов».

«Закон разумного соглашения и закон своеволия: то есть пусть я делаю зло».

«Закон разумной необходимости есть первее всего уничтожение личности (мне же, дескать, будет хуже, если нарушу порядок. Не по любви работаю на брата моего, а потому что мне это выгодно самому). Христианство же, напротив, наиболее провозглашает свободу личности. Не стесняет никаким математическим законом. Веруй, если хочешь, сердцем».

«Бисмарк не устоит, разобьется о Россию».

«Разумная необходимость — это все тот же хлеб (из камня)».

«От народа же мы и ждем, а столицы по преимуществу не народ».

«Что ж такое, что воры остаются. Пусть лучше воры остаются, только чтоб они не крали».

«Война лучше».

«Математическим доказательствам трудно верить».

«В нашем обществе мало поэзии, мало пищи духовной».

«Наука — теория. Знает ли наука природу человеческую? Условия невозможности делать зло — искореняют ли зло и злодеев?»

«Константинополь православен, а что православное, то русское».

«Нет, Бога слишком трудно искоренить».

«Сластолюбие вызывает сладострастие, сладострастие — жестокость».

«Война. Да и какая комическая мысль, если б было государство с разоружением и проч., где армия мечтала бы о «мечи на орала», где начальство мечтало бы о разоружении и проч., неужели это либерально.

Вы скажете, что и кроме войны есть много великих идей для воспитания и испытания человеческого. Правда, но когда еще они дойдут и не затемнятся ли в мирной жизни с капитализацией, бесчестием, подлостью».

«Утилитаризм мнений. Да, пожалуй, и утилитаризм. Мы очень торопились и очень мало жили практически и стыдимся многих самых естественных вещей, потому что они не подходят под теорию».

«В наш век война, кроме междоусобной, лучше вечного мира. По крайней мере более полезна».

«Но ведь вздыхал же Белинский о том, что Татьяна не дала Онегину, вздыхаете же вы, что народ перенес крепостное право с таким глубоким терпением, не отстранился и не проклял царя».

«Русская действительность пассивна. Но до реформы Петра окраины были крепче, колонизация сильнее».

«Вы с народом не встречались».

«Вы все говорите про веру, считая ее ни во что. Да это всё».

«Путаница понятий наших о добре и зле (цивилизованных людей) превосходит всякое вероятие».

«Народ. Он развратен, но взгляд его не замутился, и когда надо бывает решить: что лучше? его ли развратные поступки или то, что есть правда народная (то есть выработанные понятия о добре и зле), то народ не отдает своей правды. О, есть понятия, выработанные и ошибочно, но до первого столкновения (большого) с действительностью. Так, например, неурядица 1612 года кончилась же нижегородским решением. Я беру это лишь как бы для аналогии».

«Вы недостойны говорить о народе — вы в нем ничего не понимаете. Вы не жили с ним, а я с ним жил. Ваши понятия о культуре не превышают перчаток и карет».

«…нравственные начала наши тоже нельзя отдать. Знакомство с древними идеалами и с новейшими вы несете народу через образованность, через расширение горизонта, и найдутся пути новые к новому нашему будущему складу и порядку. В чем эти новые задачи? В всеслужении человечеству! Мы несем образованность во всей широте этого слова, и вот всё, что мы принесли. И это немало. Это толчок к всемирному значению России».

«Нравственные же вещи Европы нельзя копировать; мстительность, возмездие, жестокость, честь рыцарская — всё это очень плохо. Вера их хуже нашей. Гуманность же, которую вы столь цените, без сомнения ниже нашей (взгляд народа на преступника, прощение и забвение обид, широкое понимание исторической необходимости — это у нас лучше, чем на Западе). Бунт парижан 93 года — это не гуманность. Гуманные начала даны в нашей вере, и эти наши начала лучше. Если есть скверность, то есть и святое рядом. Вот почему надо удивляться и перед чем надо благоговеть, что народ это вынес. Если же народ развратен, то потому, что он был прикреплен, лишен самодеятельности, был податною единицею».