Натан Гимельфарб - Записки опального директора

Мы не знали содержания разговоров, что велись между ними, и никогда не спрашивали их об этом, но после одного из них Мишенька сказал нам, что полностью одобряет планы брата покинуть страну и просил не препятствовать этому. Он считал, что его примеру затем должны последовать и мы, и семья Верочки, даже в том случае, если на это не согласится Жора. Не исключал наш сын и возможность своего отъезда, когда окрепнет после болезни и будет в состоянии трудиться. Он не сомневался в том, что Иринка с детьми поедут с ним по первому его зову.

Ещё в начале лета, когда Мишенька почувствовал себя лучше, он попросил нас отвезти его домой, в Минск. Он скучал по своей просторной квартире на Ленинском проспекте, которую получил перед отъездом на Север и которой не успел даже вдоволь насладиться, по городу, что стал любимым, по родным, друзьям и знакомым, что жили в столице, по “Промналадке”, в которую надеялся вернуться. Он мечтал скорее отправить Алёнушку в столичную школу, а Андрюшку в “свой” детский садик, что был рядом с их домом.

Мы в душе были согласны с Мишенькой, считая его просьбу правомерной и вполне осуществимой. Анечка даже соглашалась пожить какое-то время в Минске, чтобы помочь по уходу за сыном и внуками, но Иринка и слушать не хотела об отъезде, опасаясь ухудшения медицинского обслуживания и условий жизни в Минске. Кроме того, её преследовал постоянный страх возврата болезни.

Хоть мы на этот счёт занимали тогда разные позиции. но ёе можно было понять и нам пришлось с ней согласиться. С помощью Шейграцевой, которая к тому времени была выдвинута на должность заместителя председателя райисполкома, удалось определить Андрюшку в лучший в городе ведомственный детский сад, а Алёнку в престижную среднюю школу имени Зои Космодемьянской, недалеко от нашего дома. Иринку устроили экономистом-финансистом в отдел цен облисполкома, чему она была очень довольна.

Материально семья была вполне обеспечена. Мишенька получал до сих пор свою среднюю зарплату по бюллетню о временной нетрудоспособности. Она в несколько раз превышала мой довольно приличный директорский оклад. Мы полагали, что в таком же размере его организация будет выплачивать и пенсию, так как несчастный случай был связан с производством.

Когда же закончился срок выплаты по бюллетню, СМУ “Тюменьмонтажспецстроя” сообщило, что выплата пенсии будут производиться в размере 50 процентов средней зарплаты по причине наличия вины пострадавшего в полученном им увечьи. При этом они сослались на заключение технического инспектора ЦК профсоюза, производившего расследование причин несчастного случая.

Несмотря на абсурдность этого рещения, понадобилось несколько месяцев для восстановления справедливости. По направленным мною жалобам ВЦСПС отменил решение отраслевого профсоюза и потребовал нового расследования. Когда же, наконец, было получено заключение об отсутствии вины пострадавшего, администрация и профком СМУ решили увеличить выплату лишь на 25 процентов. Только по решению Народного суда администрация СМУ была вынуждена возобновить выплату пенсии в размере полного среднего заработка и произвести перерасчёт за весь прошедший период.

Мишенька в этой тяжбе не участвовал и в судебные инстанции не вызывался. Переписку по жалобам и защиту искового заявления в суде выполнял от его имени я. Об этом мы рассказали ему только тогда, когда получили окончательное судебное решение.

Мишенька стеснялся своей инвалидности. Теперь, когда к нему вернулся здоровый цвет лица и атлетическое телосложение, костыли казались совсем неуместными, и он попросил заказать ему протез. Культя была совсем маленькой и врачи не советовали утруждать её протезом, но мы не могли отказать ему в этой просьбе и взялись решить эту нелёгкую задачу. С помощью той же Людмилы Иосифовны вышли на лучшего мастера протезной фабрики, который поддался нашим уговорам и согласился выполнить трудный заказ. Ценой больших усилий, после многократных примерок и исправлений, протез был изготовлен и перед нами предстал прежний Мишка, такой же, каким он был, когда последний раз приезжал на отдых в Ассари. Он впервые после болезни одел свой новый, купленный перед болезнью шерстяной костюм, посмотрел на себя в зеркало и довольно улыбнулся.

Радость его, однако, была преждевременной. Он смог только несколько минут постоять на протезе перед зеркалом и был вынужден снять его из-за боли в культе. Долго ещё Мишка мучил себя тренировкой ходьбы на протезе. Только ему одному было известно, чего это стоило. Он скрывал от нас мучения, которые ему доставались от попыток научиться с помощью палочки ходить на искусственной ноге, вновь и вновь надевал протез и пытался ходить в нём по комнате.

Мне однажды удалось увидеть каких усилий стоили ему эти тренировки, глядя в замочную скважину двери его комнаты. После нескольких попыток пройти без костылей от одной стены к другой он был весь мокрый и бледный.

Когда же мы пытались отговаривать его от этих занятий и просили отложить их до осени, он убеждал нас, что ему совсем не больно и нужно только привыкнуть и приспособиться.

Долго ещё Мишенька мучил себя занятиями ходьбы на протезе. Прошло несколько недель изнурительных тренировок, пока он сам не понял, что эти занятия нужно отложить до лучших времён, когда окрепнет культя и ослабленный болезнью организм. Чтобы ускорить этот процесс, он стал заниматься физическими упражнениями, делал усиленную утреннюю зарядку и даже научился плавать с одной ногой.

Смешанное чувство радости и тревоги владело нами весной и летом 1988-го года. Мы радовались казавшемуся надёжным выздоровлению сына, и думали, что великое чудо, на которое мы в тайне надеялись, совершилось. В то же время нас не покидала тревога за его жизнь, которой не переставала угрожать коварная болезнь.

К великому сожалению для радости тогда было меньше оснований, чем для тревоги.

Обстановка в стране претерпевала существенные изменения. От затеянного Горбачевым ускорения экономического развития так ничего и не получилось, зато гласность продолжала набирать силу. Свобода слова больше всего проявлялась в антисемитских публикациях в печати и всё более наглых и угрожающих выступлениях активистов общества “Память”. Антиеврейские проявления не только не встречали серьёзного сопротивления, но часто даже пользовались поддержкой и попустительством со стороны видных партийных, государственных и общественных деятелей.

В то же время громче прежнего заговорили евреи-отказники. За стенами Кремля и в Ленинграде продолжались демонстрации активистов, в которых участвовали уже не сотни, а тысячи людей. Они требовали свободы выезда из страны.