Натан Гимельфарб - Записки опального директора

31-го декабря в семье, как всегда, отмечался не только новогодний праздник, но и день рождения Анечки. По установившемуся обычаю купили ёлочку, установили её в Мишенькиной комнате и нарядили разноцветными лампочками и игрушками. Из Минска приехали Вова с Ритой, Верочка с Жорой и Алёнка. Дети поздравили мать с днём рождения и вручили ей подарки, а мы поздравили их с Новым годом. В душе мы тогда уже понимали, что этот новогодний праздник может стать последним для Мишеньки. С тяжёлым предчувствием вступали мы в 1989-й год.

Состояние сына ухудшалось с каждым днём. Он был в полном сознании, понимал, что у него мало шансов на выздоровление, и, наверное, удивлялся тому, что его любящие, казавшиеся ему всесильными родители, на этот раз не могут ему ни в чём помочь. Наш сын, умирая, так и не узнал настоящего диагноза своей болезни. Мы всё не решались открыть ему эту тайну, откладывая её на потом.

Как-то вечером, когда мы были с ним одни в комнате, он высказал подозрение, что ему могли внести вирус СПИДа подобно тому, как внесли инфекционную желтуху, и попросил взять у него кровь на анализ. Мы выполнили его просьбу. Как и следовало ожидать, анализы исключили наличие этой болезни.

Мишенька был очень добрым и никогда не оставался безучастным к людской беде. Когда случилось землетрясение в Армении и в начале 1989-го года был брошен клич о помощи пострадавшим, он, прикованный к постели смертельной болезнью и сам нуждающийся в помощи, потребовал от Иринки перечислить в фонд помощи 150 рублей. В то время это были большие деньги. Иринка просила согласиться на меньшую сумму, но он настоял на своём и его желание было исполнено.

А болезнь всё прогрессировала. В начале февраля Мишеньке стало очень плохо. Усилилось кровотечение, он наотрез отказывался от пищи и совсем ослаб. Из-за сильных болей увеличили дозу наркотиков, но они уже мало помогали и он с трудом выдерживал интервал между уколами.

Утром 23-го февраля мы поздравили его с днём Советской Армии и вручили подарок по этому случаю. После очередного укола он почувствовал себя немного лучше и захотел послушать Розенбаума. Песни любимого барда доставили ему удовольствие и он еле слышно стал подпевать мелодию. Под вечер женщины уговорили его выпить немного бульйона и пососать куринную ножку. Мишенька задремал, а мы устроились у постели, наблюдая за его тревожным сном. В половине двенадцатого он проснулся от недостатка воздуха и, после нескольких конвульсивных движений, скончался.

Смерть Мишеньки застигла нас врасплох. Он умер, так и не узнав о своём страшном диагнозе . Мы не решились раскрыть ему правду и не успели даже как следует с ним попрощаться. Все, что происходило в ту ночь и в течении нескольких следовавших за ней дней, вспоминается в каком-то тумане. Я и Анечка как будто вовсе не участвовали в этих событиях или молча соглашались с решениями, которые за нас принимали дети, родственники и друзья

В объединении была образована комиссия по организации похорон во главе с заместителем генерального директора Кузником. Все заботы о похоронах взяла на себя Попсуева. В полдень 24-го февраля началось прощание с покойным. Ему одели протез и нарядили в лучший чёрный костюм, который он только пару раз успел одеть при жизни. В белой рубашке и тёмном галстуке он лежал, как живой. Лицо было измучено болезнью и сильно изменилось. Кто не видел его в последние месяцы, с трудом узнавали его.

Квартира наша не могла вместить всех, кто хотел отдать ему последний долг и пришлось устанавливать очерёдность. У гроба побывали друзья детства и юности, соученики по школе и институту, коллеги по работе, соседи, работники комбината и объединения. Пришёл и Мигурский во главе группы руководителей ПО и комбината. Гроб утопал в цветах, а вдоль стен в несколько рядов выстроились венки в траурных лентах. До конца следующего дня приходили всё новые люди. Некоторых мы видели впервые.

Хоронить Мишеньку решили в Минске. Он любил этот город и так рвался туда в последний год своей жизни. Эмма Сергеевна выделила автобус и грузовую машину, а объединение - автомобиль “РАФ”.

Иринка предложила процедуру кремации, считая её на порядок выше обычного захоронения на кладбище. Её поддержала Верочка. Мы согласились с их решением, как и со всем другим, что нам предлагалось в эти дни. Наши дети взяли на себя все заботы, связанные с организацией похорон в Минске.

Из Могилёва выехали на рассвете и в полдень колонна автомобилей подъехала к высотному дому на Ленинском проспекте, где на 14-ом этаже была Мишенькина квартира. Следовало, наверное, дать возможность соседям попрощаться с покойным и сделать поминки в его квартире, но там жили квартиранты и пришлось ограничиться кратковременной стоянкой во дворе и прощальными сиренами автомобилей.

Процедура прощания прошла в квартире Вовочки. Сюда из Москвы прибыли братья Елизаровы, дети дяди Бори из Одессы, тётя Поля из Днепродзержинска, руководители “Белпромналадки” и сотрудники “Минмясомолпрома” республики. Духовой оркестр исполнял траурные мелодии.

В назначенное время процессия на автобусах и автомобилях направилась к крематорию. Там состоялся траурный митинг и прощание с покойным родных и близких. В скорбном молчании у гроба, кроме родителей, стояла жена и дочь, брат и сестра, родственники, друзья. Все они по очереди прощались с Мишенькой. Последней над ним склонилась мать. Она казалась невменяемой и её еле оторвали от гроба, когда площадка с телом сына стала опускаться в подземелье.

Поминки были на квартире у Вовочки. Несколько раз менялись люди за длинными столами, уставленными напитками и закусками. Они тепло говорили о Мишеньке, но мне не понятна была суть их речей и воспоминаний. Хоть я и был атеистом, мысли мои были обращены к Богу, которого я упрекал в допущенной несправедливости, когда сын ушёл из жизни раньше своих родителей.

Мы не находили себе места в опустевшей после смерти сына квартире. Иринка увезла все свои вещи в Минск, не оставив нам ничего в память о Мишеньке. Она тяжело перенесла смерть мужа и была всем и всеми недовольна. Наверное, больше других её недовольство чувствовали мы, как будто именно мы были больше всех виновны в происшедшем несчастьи. Её и детей временно приютила сестра Таня и они первое время редко звонили нам.

Анечка всё время плакала, а я не находил ни слов, ни сил, чтобы успокоивать её. Пытался искать отдушину в работе, но всё валилось из рук.

Как только я почувствовал, что в состоянии держать руль автомобиля, мы поехали в Минск навестить Мишеньку. Только сейчас, стоя перед небольшой мраморной нишей, за которой покоился прах нашего сына, мне стало ясно, какую я совершил ошибку, когда дал согласие на кремацию. Я понял, что этого не смогу себе простить никогда. Мы были лишены возможности даже посидеть у могилы, как это из покон века принято у людей, возложить к надгробью цветы, поставить памятник.