Людмила Ивонина - Мазарини

Королеве и ее другу-министру непомерные желания и высокомерие принца стали явно надоедать. Принимая какое-либо важное решение, Анна Австрийская должна была обязательно учитывать мнение Конде. Последний к тому же своими колкими шутками и ежедневным оспариванием справедливости действий кардинала явно давал понять, что находит того недостойным занимаемого места и даже раскаивается, что он лично поддерживал его. Принц прекрасно помнил об отчаянии и унынии первого министра при последних беспорядках. Он был убежден, что достаточно держать Мазарини в страхе и относиться к нему с показным пренебрежением, чтобы навлечь на него новые трудности и вынудить его, таким образом, искать помощи у принца и его партии.

«Надо потихоньку низвести на нет влияние этого чванливого и высокомерного молодца», – не раз намекал Джулио Анне Австрийской. По мнению министра и королевы, следовало лишить Конде того исключительного положения, какого он добился своими военными успехами. Пока таланты и армия принца нужны были королеве и министру в борьбе с парижанами, они его не трогали. Тем не менее медленная и осторожная подготовка войны против «спасителя монархии» уже началась.

Еще накануне провокации, устроенной против Гонди и Бофора, а также в некоторой степени и против самого Конде, вражда между принцем и властью вновь возобновилась. Как и любой поднявшийся «наверх» политический деятель, Джулио имел кучу «бедных родственников» из Италии. Все они, узнав о его высоком положении во Франции, так или иначе попытались сесть ему на шею. От всех первому министру отделаться не удалось. Да и он сам не хотел.

В силу своей бродячей и беспокойной жизни до утверждения во Франции и затем карьеры и духовного сана, Джулио не мог иметь официальных детей. И неизвестно, были ли у него незаконные отпрыски. Но он любил детей, особенно трех своих племянниц из рода Манчини. Все они были чрезвычайно красивы, недаром в одну из них впоследствии влюбится юный король Франции. Сейчас старшая из них, Анна Манчини, выдавалась замуж за герцога Меркера, старшего сына герцога де Вандома. Меркер согласился на этот брак еще до осады Парижа. Прелести Анны его явно соблазняли, невзирая на ее родство с кардиналом. Но госпожа де Лонгвиль, враг семейства Вандомов, опасалась, как бы возвышение Меркера не стало помехой честолюбивым притязаниям герцога де Лонгвиля и всего их семейства.

Герцогиня воспользовалась своим примирением с принцем, чтобы убедить его, что этот брак идет вразрез с их общими интересами. Она язвительно намекала, что Мазарини, устав носить ярмо, которое сам на себя недавно возложил, хочет поискать себе новую опору, чтобы больше не зависеть от Конде. Более того, в результате готовящегося брака он получит возможность безнаказанно пренебрегать взятыми на себя обязательствами по отношению к ее брату.

Конде легко поддался убеждениям сестры, поскольку они как нельзя более соответствовали его собственным интересам. Он пообещал герцогине и принцу Конти действовать заодно с ними, хотя ранее сообщил Анне Австрийской о своей поддержке брака Анны Манчини и Меркера. Принц не хотел пока открыто противиться желаниям королевы и первого министра. Но Джулио быстро раскусил его. Дело в том, что Луи де Конде не умел хорошо скрывать то, что написано у него на лице.

– Посмотрите, Ваше Величество, какая недовольная мина у нашего знаменитого полководца и спасителя, когда я говорю о предстоящем союзе моей любимой Анны. Он явно не желает, чтобы он состоялся.

– Зато я желаю, и Вы, несомненно, тоже. Да и кто в Пале-Рояле самый главный? – резонно замечала Анна Австрийская, морщась от внезапно возникшей боли в груди. Начавшая тогда развиваться болезнь явится причиной ее смерти спустя пятнадцать лет.

Наконец, всему двору стало известно, что Конде не желает одобрить предстоящий брачный союз и намеревается всеми силами противиться его осуществлению. Тогда-то кардинал и королева и решили поторопиться рассорить принца с фрондерами, спровоцировав покушение на него. Эта спешка совершенно случайно совпала со спешкой самих же фрондеров во главе с Гонди.

После неудавшегося «покушения» на принца казалось, что все складывалось согласно намерениям Мазарини. Чтобы окончательно обезопасить себя, первый министр решил, что крайне необходимо привлечь к осуществлению своего замысла герцога Орлеанского и заставить его сменить дружеское расположение к Конде на желание способствовать его гибели. Поэтому следовало немедленно, в самые короткие сроки уничтожить доверие, которое герцог Орлеанский питал к аббату Ларивьеру, заинтересованному в сохранении за принцем его положения.

Госпожа де Шеврез, теперь сторонница кардинала, взялась за это дело. Она пожаловалась герцогу Орлеанскому, что поддерживать отношения с аббатом стало небезопасно, так как все сказанное ему тут же докладывалось клану Конде. Бывшая наперсница королевы не забыла упомянуть и о других неприятных для ушей герцога вещах. В результате она с успехом сумела восстановить герцога против честолюбивого аббата.

Со своей стороны Мазарини возобновил начатый им ранее разговор с герцогом Роганом о том, чтобы тот склонил Конде ходатайствовать о предоставлении ему должности коннетабля. На эту должность претендовал и сам герцог Орлеанский. Принц об этом знал и поэтому отклонил предложение Рогана. Но кардинал уже успел придать видимость тайных переговоров своим беседам с Роганом и беседам Рогана с Конде.

Герцог Орлеанский попался на удочку. Он усмотрел в поведении принца неискренность и непочтительность, счел себя свободным от соблюдения всех данных Конде обещаний и не колеблясь одобрил намерение Мазарини подвергнуть принца заключению.

Джулио всегда пользовался тем обстоятельством, что враг его врага – его потенциальный союзник. Поэтому, готовясь к схватке с кликой Конде, он не побрезговал вступить в союз со своим злейшим врагом – парижским коадъютором.

Конфликт уже зашел слишком далеко, а суд Парижского парламента поставил непреодолимые преграды между Гонди и Конде. Джулио даже постарался обелить Гонди перед аристократией и королевскими приближенными. В разговоре с маршалом д'Эстре кардинал заметил: «В глубине души этот молодой человек (то есть Гонди. – Л. И.) желает блага для государства». Более того, первый министр был не прочь даже породниться с коадъютором – у него возникла скоропалительная мысль о браке между его племянником из рода Буффалини, еще проживавшим в Италии, и племянницей Гонди. Но последний дал учтивый отказ, а в «Мемуарах» заметил по этому поводу: «Я… горячо этому воспротивился: во-первых, я не мог допустить, чтобы имя моих предков затерялось в роду Мазарини; во-вторых, я никогда не ценил почести столь высоко, чтобы купить их ценой общественной ненависти». Однако стоит учесть, что эти слова были записаны много лет спустя, а в настоящий момент оба политика были на пути к кратковременному союзу.