Людмила Ивонина - Мазарини

Оставшиеся в Париже Анна и Людовик сделали безуспешную попытку присоединиться к Мазарини. Но навязанный королеве фрондерами вместо верного Сегье в качестве хранителя королевской печати Шатонеф предупредил герцога Орлеанского о побеге. Гастон поднял на ноги парижского коадъютора, и тот начал незамедлительно действовать.

Барабанный бой, поднятые по тревоге конные патрули и отряды городской милиции создали невообразимый шум. Анна догадалась, что ее замыслы раскрыты, и поспешила уложить сына в постель.

Перед Пале-Роялем собралась огромная толпа, желавшая видеть своего монарха. Королеве ничего не оставалось, как открыть двери дворца и впустить разбушевавшийся народ. Она сама повела людей в комнату сына. Власть надо было сохранять – она не сомневалась, что Джулио вернется. Двенадцатилетний король умело притворялся спящим, и ранее кричащая толпа умилилась и притихла при виде красивого спящего мальчика. Люди покинули дворец, а двоих вожаков Анна сама попросила остаться и в беседе с ними провела всю ночь у кровати Людовика.

С этой ночи ворота столицы строжайшим образом охранялись. Мазарини пришлось одному отправляться в изгнание. А Конде вскоре с триумфом въехал в Париж.

Одна из аксиом высокой политики гласит: народ почти всегда проникается глубоким сочувствием к гонимым политическим деятелям. Тот же народ, который за год перед тем зажег праздничные огни в знак своей радости по случаю заточения принца, теперь держал взаперти двор в Пале-Рояле. Заточение принца придало новое сияние его славе и мужеству: он въезжал в столицу среди всеобщего ликования, вызванного столь успешным освобождением. Постигшая Конде опала привела к смене всеобщей неприязни таким же всеобщим сочувствием. Все парижане в одинаковой мере надеялись, что его возвращение восстановит порядок и общественное спокойствие.

Принца Конде почтительно встречали герцог Орлеанский, герцог де Бофор и парижский коадъютор. После этого все трое препроводили в Пале-Рояль принца, сопровождаемого приветственными криками народа. Дом Конде достиг тогда пика своего могущества. Со всех сторон раздавались советы заключить Анну Австрийскую в монастырь, а самому принцу объявить себя регентом… Однако двор отнюдь не спешил оказывать ему знаки внимания. Людовик XIV, королева и герцог Анжуйский оставались в Пале-Рояле с чинами своего придворного штата. Принца там приняли как человека, которому скорее под стать даровать прощение, чем молить о нем.

Некоторые сочувствовавшие фрондерам современники считали, что герцог Орлеанский и принц Конде допустили значительную ошибку, позволив королеве сохранить власть. Тогда ее нетрудно было у нее отобрать простым парламентским постановлением, поручив регентство и опеку над королем герцогу Орлеанскому. Считалось также, что бегство кардинала повергло в смятение его сторонников. Но сам Конде желал лишь быть полновластным первым министром, посягать на права королевы не входило в его планы. Он, принц крови, считал для себя невозможным нарушить определенные законы аристократической этики. Да и времени для раздумий на этические темы не было. Положение фрондеров было непрочным, ситуация все время менялась.

Как известно, лагерь фрондеров не был никогда единым. Теперь, после победы принцев, столкнулись политические амбиции аристократии, то есть дворян шпаги, и чиновников – дворян мантии. Первые хотели диктовать, как это было раньше, свою волю в королевстве, используя Генеральные штаты. Вторые стремились к утверждению прочных позиций суверенных судов и парламентов в системе государственной власти. Сейчас аристократия особенно настойчиво требовала созыва Генеральных штатов.

15 марта лозунг созыва Генеральных штатов поддержала Ассамблея французской церкви, раздраженная требованиями парламента об исключении из Королевского совета кардиналов. Духовенство обвиняло парламентариев в том, что они, сделав сами себя высшим сословием, разрушают традиционный трехсословный строй. Особенно здесь постарался Поль де Гонди, уже успевший позаботиться о своих интересах в Риме. Он добивался кардинальской мантии, и дело было уже на мази.

Гонди получил аудиенцию у папы Иннокентия, который затаил против Мазарини неприязнь со времени убийства одного из своих племянников. Римский понтифик подозревал в первом министре Франции соумышленника врага нынешнего папы кардинала Антонио Барберини. Иннокентий немало тогда порассказал Гонди о жизни Мазарини в Риме. Папа прямо обвинил последнего в предательстве, когда Джулио служил у папского нунция Панцироли, имевшего чрезвычайные полномочия при заключении мира в Италии. Тогда Мазарини был уличен в том, что докладывал о содержании его депеш правителю Милана. Теперь Панцироли являлся кардиналом и государственным секретарем Папской области и немало посодействовал Гонди в получении кардинальской шляпы. Естественно, коадъютор всеми силами поддерживал интересы духовенства.

В ответ на требование аристократии и духовенства Парижский парламент принял постановление о роспуске дворянских ассамблей и мобилизовал королевскую милицию. Конфликт грозил вылиться в вооруженное столкновение. Лишь вмешательство герцога Орлеанского предотвратило его. Идея немедленного созыва Генеральных штатов провалилась.

Руководимая из-за границы кардиналом Анна Австрийская умело использовала раздоры среди противников. Королева в принципе согласилась с созывом Генеральных штатов, но их открытие было назначено на 8 сентября 1651 года, то есть вскоре после достижения Людовиком совершеннолетия. День рождения короля приходился на 5 сентября, французские монархи в то время считались совершеннолетними с тринадцати лет. Обещание Анны Австрийской было равносильно отказу, поскольку совершеннолетний Людовик мог отменить все решения, принятые в годы регентства. После этого дворянам в конце марта пришлось разойтись под угрозой разгона их ассамблеи вооруженной силой. Ассамблея церкви также смирилась с поражением и вскоре самораспустилась.

«Мне крупно повезет, если среди всех этих интриг и предательств я не сойду с ума… Я теряюсь среди бесконечного числа лиц, ведущих переговоры», – писал Джулио королеве из-за границы в том же марте 1651 года. В письме прорывались ноты усталости. Но иного выхода не было. Отказаться от борьбы кардинал не мог: вне политики, вне наслаждения властью и вне наслаждения борьбой за власть его ждала пустота доживания отпущенного срока.

Первый министр и в изгнании держал в руках все нити управления государством. Кардинал вновь обретал свою силу и власть в живописном замке Брюль в Рейнской Германии. Теперь там находился один из важнейших нервных центров Французского королевства. Конечно, медленная победа давалась напряженным усилием ума, духовных и физических возможностей. Но иначе быть не могло.