Анри Труайя - Александр Дюма

Подписав по всем правилам с судостроительной верфью господина Николаса Пагида контракт на сумму в семнадцать тысяч франков, которые он должен был выплачивать по векселям в Париже, Дюма перебрался в Афины, где сел на пассажирское судно «Ганг», идущее в Марсель.

Вот так, едва завершив одно путешествие, он принялся грезить другим… Но, куда бы он ни задумал отправиться в следующий раз, ему необходимо было писать, и писать много и быстро, для того чтобы оплатить расходы на поездку и обеспечить существование женщин, которых он покидал. Впрочем, на это Александр никогда не жаловался. Может быть, он даже лучше мог насладиться подробностями своих экзотических странствий, заново проживая их с пером в руке. Описывая поездку в Россию, Дюма невольно думал о Бальзаке, который до него побывал в этой удивительной стране и тоже пытался о ней рассказать. Ему бы так хотелось обменяться свежими впечатлениями с собратом по перу! Только вот скорее всего во многом они бы не сошлись… То, что Александру было известно о последнем пребывании автора «Человеческой комедии» на родине женщины, которая впоследствии стала его женой, заставляло предположить, что действительность была частично заслонена от него любовью: Бальзак воспевал Россию, ее царя, ее режим, ее нравы с ослеплением поклонника госпожи Ганской. Его не ужасал ни нестерпимый гнет самодержавной власти, ни отжившее и возмутительное рабство, которое все еще сохранялось в этой стране! Все казалось ему прекрасным, но, нет сомнений, лишь потому, что прекрасна была милая его Эва. Зато Дюма, судивший более беспристрастно, сумел за время своей поездки взвесить все «за» и «против».

Он вернулся с воспоминаниями об огромном государстве, занимающем громадную территорию с неисчерпаемыми природными ресурсами, о стране, богатой талантами и надеждами, но на два века отставшей от европейской цивилизации. По окончании своего «туристического расследования» он утвердился в мысли о том, что побывал в обществе, где царят неравенство возможностей, административный и финансовый произвол, богатства тратятся попусту, а население пребывает в блаженном неведении. Тем не менее, критикуя примитивный и дружелюбный народ, он чувствовал себя более близким к тем нескольким русским, с которыми он встречался, чем к большинству своих соотечественников, и, плывя по направлению к Франции, смутно сожалел о том, что ему пришлось проститься с добродушием и наивностью северян для того, чтобы совсем уже скоро встретиться с язвительными и насмешливыми парижанами. Ощущение утраты было столь пронзительным, что на борту «Ганга» Александр захотел остаться в черкесском наряде, который приобрел для себя в тех краях.

Девятого марта 1859 года Дюма сошел на берег в Марселе, одетый в черкеску с газырями, в традиционной казачьей папахе на голове и с саблей на боку. Воинственный кавказский наряд так ему шел, что он с сожалением переоделся в штатскую одежду, чтобы вернуться в Париж, – ведь если бы он этого не сделал, журналисты снова обвинили бы его в том, что он старается поразить воображение публики, вырядившись в карнавальный костюм. Ах, как жаль, как жаль, что приходится считаться с опасением выглядеть смешным, считаться с мелочными умами, путающими своеобразие с желанием выделиться!

Парижские друзья писателя отпраздновали его возвращение, устроив банкет в ресторане «У Мадлен». Мери прочитал там отвратительные стихи, сложенные в честь «Великого Путешественника». Бокалы взлетали вверх, руки аплодировали, рты переставали жевать, чтобы крикнуть «Браво!». Но что на самом деле думали о нем все эти люди, которые пришли его поздравить? Александр пил шампанское, улыбался, благодарил, рассказал несколько забавных историй… Ну что ж, внутренне улыбался он, в конце концов, и во Франции не так уж плохо!

Вскоре после возвращения он узнал из письма Альфонса Карра, что Ида умерла от рака 11 марта 1859 года, через день после того, как он сошел на берег в Марселе. Она скончалась в Генуе, на руках у своего любовника князя Виллафранка, который с тех пор, как говорили, так и остается безутешен. Что касается самого Александра, он воспринял новость равнодушно. Ида давным-давно была для него всего лишь досадным воспоминанием, связанным с представлением о юридических и финансовых неприятностях. Стоило при Дюма произнести ее имя, как он настораживался, предчувствуя какие-нибудь новые вымогательства. Кончина женщины, которая в течение семи лет была его любовницей и четыре года – его законной женой, не только не огорчила Александра, но, напротив, принесла ему облегчение, и он холодно ответил Альфонсу Карру: «Мой добрый друг, когда пришло твое письмо, я был у дочери [Мари] в Шатору и нашел его только по возвращении. Спасибо. […] Госпожа Дюма приезжала в Париж год тому назад и заставила отдать ей ее приданое [сто двадцать тысяч франков]. У меня есть расписка».

Вернувшись в Париж, Александр, конечно, по-прежнему мечтал о далеких путешествиях, но мечтами пока и пришлось ограничиться: для начала следовало собрать побольше денег, чтобы их оплатить. Его обычный в последнее время поставщик рукописей становился все менее и менее плодовитым: истощивший свой мозг, выдохшийся, опустошенный, Шервиль присылал теперь «сырье», сделать из которого хоть что-нибудь мало-мальски приличное было очень трудно, и в результате получались посредственные романы, заурядные сочинения, порочащие имя «фирмы» Дюма. Среди таких оказались «Врач с острова Ява», «Папаша Разруха», «Охотник на водоплавающую дичь», «Маркиз д’Эскоман»… Едва кое-как слепленная рукопись отправлялась в типографию, сам автор еле-еле мог припомнить содержание книги. Значение имели только те деньги, которые Дюма приносила эта работа после того, как он оплатит безвестный труд Шервиля, а ему ведь еще приходилось торговаться из-за каждого су со своим соавтором, деля гонорары. «Боюсь, в этом случае, как было и в прошлом, вы ошибаетесь, – пишет в Брюссель Александр. – […] Вот окончательный расчет всего, что вы получили с того дня. […] Как видите, вы получили все, что вам причиталось, плюс восемьдесят один франк. […] Я постараюсь все уладить так, чтобы дать вам по меньшей мере три тысячи франков за „Франсуа Гишара“ [„Папаша Разруха“], независимо от того, удастся его пристроить или нет». Официальный счетовод и поверенный торгового дома Дюма, Ноэль Парфе, зорко следил за этими баталиями чисел: ему по должности полагалось яростно отстаивать интересы своего доверителя. Александр обратился к нему с просьбой поторопить Шервиля, слишком медленно поставлявшего тексты. Не помогло. И поскольку несчастный бумагомарака явно не способен был справиться с возложенной на него задачей, пришлось обратиться к другим – не простаивать же фабрике! Бенедикт Ревуаль сделал для Александра перевод сборника охотничьих рассказов Р. Гордона Камминга, названного автором «A lion hunter in South Africa» [95]и вышедшего под маркой Дюма как «Жизнь в пустыне»; Дю Куре уступил Дюма права на «Счастливую Аравию»; доктор Феликс Майнар передал ему за вознаграждение заметки для «Путешествия к землям антиподов» (тут обработчик выбрал лаконичное название: «Китобои»); от Виктора Персеваля (он же Мари де Фернан) была получена обработка «Stories of detective» Уотера, которые вышли на французском языке под названием «Мемуары полисмена». [96]Столь многочисленные заимствования нисколько не смущали Дюма: он отказался от каких бы то ни было литературных притязаний. Теперь его не заботило качество того, что он пишет, теперь ему не было дела даже до читательских восторгов, единственное, что его интересовало, – деньги, которые приносит ему работа.