Анри Труайя - Александр Дюма

Несколько дней спустя Мелани, совершенно околдованная Александром, сдалась и забыла в его объятиях о том, что она замужем, что у нее есть ребенок, что ее социальное положение не допускает подобных выходок и что она на шесть лет старше возлюбленного. Что же касается Александра, то ему, разгоряченному только что одержанной победой, с трудом удавалось распределить время между любовными утехами, требованиями службы и семейными обязанностями.

Едва, в шестом часу вечера, вырвавшись из канцелярии, он забегал к матери пообедать, потом спешил к Лор, на ходу бросал ей несколько ласковых слов, трепал по щечке малыша – и вот уже, принарядившись, он сидит в гостиной у Вильнава, где Мелани принимает его со светской любезностью словно чужого, а в его ушах еще звучат слова любви, которые она вчера шептала в забытьи наслаждения.

Чаще всего они тайно встречались по воскресеньям – сначала в гостинице, потом в скромной комнатке, снятой нарочно для любовных свиданий. «Какой блаженный день, любовь моя, – пишет Александр 24 сентября 1827 года после одной из таких страстных встреч. – Нам удалось постепенно вновь пережить все наши первые впечатления! Я покоен… Я был одновременно и тот я , каким был в день, когда поцеловал тебе руку, и я , каким я был 12 сентября, и я сегодняшний; и этот сегодняшний я – самый счастливый из всех». А три дня спустя, после того, как Мелани за что-то на него обиделась или испытала запоздалое раскаяние, он принялся изливать свои чувства еще более пламенно: «Простила ли ты меня, ангел мой?.. Нет, я не стану больше уговаривать тебя, убеждать скучными рассуждениями, я просто заключу тебя в объятия или брошусь к твоим ногам, я буду, глядя на тебя, молить о любви, и ты забудешь обо всем ради меня, да, обо всем, не правда ли? Ты снова придешь ко мне спокойная и будешь трепетать в моих объятиях только от наслаждения и любви».

Иногда на их безоблачном небосклоне появлялась тучка, омрачавшая радость свидания: например, некстати припомнившийся муж, который тоскует в своем тионвильском гарнизоне. Александр кривился, хотя на самом деле его вполне устраивала эта двусмысленная ситуация, – просто, повинуясь законам жанра, он должен был проявлять ревность. Дюма и делал это – с байроновскими интонациями. А иногда внезапно начинала ревновать Мелани, и его это приводило в восторг, он видел в этом подтверждение своей власти над ней.

Радуясь тому, что способен возбуждать столь лестные для него подозрения, Александр еще подливал масла в огонь, рассказывая о тех адских муках, какие испытывает, воображая ласки, которыми изредка награждает ее супруг: «Проклятье, эта мысль способна толкнуть на преступление. Мелани, моя Мелани, я люблю тебя безумно, больше жизни, потому что я понимаю смерть, но не могу понять, как можно остаться равнодушным к тебе […], тысячу раз целую твои губы теми жгучими поцелуями, которые отзываются во всем теле, которые заставляют содрогаться и в которых заключено блаженство, доходящее почти до боли». [36]

Благодарная Мелани не только дарила ему наслаждение, она еще и с гордостью представляла его наиболее высокопоставленным своим знакомым. Именно благодаря ей Дюма познакомился с принцессой де Сальм, графом де Сегюром, мадам де Беллок, Низаром и еще двумя десятками парижских знаменитостей. И повсюду он важничал, и повсюду он пользовался своим полуфранцузским, полуафриканским обаянием, прекрасно сознавая, насколько привлекателен.

Однако, для того чтобы обеспечить себе блестящую карьеру писателя, недостаточно красоваться в обществе. Надо еще сверх того что-то придумывать, марать бумагу – одним словом, работать! Французский театр, давным-давно уснувший и покрывшийся слоем пыли, ждал своего воскрешения, добрую сотню раз обещанного романтиками и постоянно откладывавшегося из-за отсутствия выдающихся спектаклей, а тем временем прибывшие из Лондона актеры триумфально выступили в «Одеоне», где играли Шекспира на английском языке. Подлинным волнением в голосе, верными мимикой и жестами они сумели расшевелить публику, пробудить ее от спячки. За «Гамлетом» последовали «Ромео и Джульетта», «Отелло» и прочие пьесы британского репертуара.

Александр был в восторге от игры главных актеров труппы: Кина, мисс Фут, мисс Смитсон… «Впервые я видел на сцене подлинные страсти, владеющие мужчинами и женщинами из плоти и крови», – расскажет он в своих мемуарах. Но ведь и в «Комеди Франсез» есть, скажем, Фредерик Леметр и Мари Дорваль, способные, по его мнению, соперничать с лучшими актерами, прибывшими из-за Ла-Манша! Стоит только вложить им в уста достойный текст… В те времена, когда жизнь становится слишком мирной, надо волновать умы, учащать биение сердец, прибегая для этого к неожиданным поворотам сюжета, к внезапным переменам ситуации и громким крикам. «Когда телам ничто не угрожает, ум жаждет воображаемой опасности, – напишет он еще. – Человеческой жалости необходим повод для проявления. Двенадцать лет покоя привели к тому, что всякий захотел проливать слезы». [37]

Все, что Александр видел, и все, что Александр читал, лишь укрепляло его в этом убеждении. Теперь он знал, что прежнее, дедовское искусство отжило свое и похоронено. За кулисами театров уже суетилась толпа длинноволосых молодых людей. Даже живопись закипала. Революционно настроенным художникам удалось прорваться в Салон. «Смерть Сарданапала» Делакруа вызвала возмущение «лысых черепов» смелостью композиции и ослепительной яркостью красок. Александр, восхищенный этой оргией обнаженных тел, сваленных грудами сокровищ, алого пламени и трагических взглядов, увидел на полотне приглашение присоединиться к сторонникам излишеств. То, что Делакруа изображал при помощи кисти, ему захотелось изобразить при помощи пера. Идя через зал, где была выставлена скульптура, Дюма в восхищении остановился перед барельефом мадемуазель Фелиси де Фово, изображавшим убийство Мональдески, совершенное по приказу его недоверчивой любовницы, шведской королевы Христины. Вот только он ровным счетом ничего не знал ни об одном из двух персонажей, вдохновивших автора на создание этого прекрасного произведения, посвященного любви и смерти. Не рискнув расспрашивать других посетителей выставки из страха, что его примут за невежду, Александр так и покинул Салон в смятении и нерешительности. Все еще под впечатлением от барельефа мадемуазель де Фово, он явился к Фредерику Сулье, надеясь, что тот его просветит. И в самом деле, у друга нашлась «Всеобщая биография», в которой содержались сведения обо всем на свете. Александр не только прочитал, но и переписал статью, посвященную королеве Христине. Там рассказывалось, что после отречения от престола в 1654 году она путешествовала по Европе и, остановившись проездом в Фонтенбло, поразила двор тем, что приказала убить своего любовника, обер-шталмейстера Мональдески, обвинив его в неверности. В течение нескольких минут Александр грезил этой драмой деспотизма и ревности и страшился, что не справится в одиночку со столь богатым материалом. Для большей верности он предложил Фредерику Сулье работать над пьесой в соавторстве, однако тот заявил, что сам давно заинтересовался этим сюжетом и намерен написать «свою собственную» «Христину». Александр, хоть и был огорчен этой неприятной неожиданностью, все же не отказался от своего намерения. Поскольку ни тот, ни другой не желали уступить, решено было, что будет две «Христины»: одна – принадлежащая перу Сулье, другая – Дюма, и комитету Французского театра останется только выбрать ту, которая понравится ему больше.