Анри Труайя - Николай II

В августе 1904 г. развернулось широкомасштабное и кровавое сражение под Ляояном, где закрепились русские войска. Силы той и другой стороны были приблизительно равными. После неудавшихся фронтальных атак японцы под командованием генерала Куроки обошли левый фланг Куропаткина, вынудив русских покинуть свои позиции и отступить к Мукдену. «Тяжело и непредвиденно!» – записал в своем дневнике царь. Но все же он не падал духом и был решительно настроен продолжать войну, «пока последний японец не будет изгнан из Маньчжурии». Слушаясь безумных советов Вильгельма, он созвал министров и принял решение о посылке на Дальний Восток эскадры кораблей Балтийского флота под командованием адмирала Зиновия Рожественского. [95]Этот рискованный проект вызвал страх у советчиков царя. Они робко попытались объяснить ему, что новой эскадре, сформированной из кораблей самых разных типов и очень различающихся в скорости, вынужденной ввиду невозможности пополнять запасы в нейтральных портах тащить с собою транспорты с припасами и углем, придется огибать Европу, Африку и часть Азии, прежде чем она прибудет к месту назначения. Но царь упорствовал. Он все более и более возлагал все свои надежды на Господа, который не мог отвернуться от России. Одержимый неким мистическим фатализмом, он не ведал – или делал вид, что не ведал, – об ответственности людей, которые проводили его политику. Отстояв заупокойную службу по незабвенному родителю, Николай пишет: «10 лет уже прошло, скорее пролетело, со дня его горестной кончины. Как все сложилось, как все труднее стало. Но Господь милостив, после испытаний, ниспосланных Им, наступят спокойные времена!!!» Да и как ему было не верить в лучшее – ведь сам Серафим Саровский предсказывал, что победоносный мир будет заключен нами в Токио! [96]

Чтобы внести спокойствие в страну, которую опасно будоражили сводки с фронта, Николай задумался над тем, чтобы дать обратный ход брутальным методам, которые еще недавно употреблялись Плеве. Может быть, принимая во внимание обстоятельства, лучше будет приласкать оппозицию, погладив по шерстке? Изменив тактику, он вверил портфель министра внутренних дел князю Петру Святополку-Мирскому, человеку умеренному по характеру, в прошлом заместителю Сипягина, уволенному с назначением Плеве за несогласие с его идеями. На первой же аудиенции у государя Святополк-Мирский заявил ему о своем намерении примирить правительство с обществом, пойдя навстречу законным желаниям умеренных слоев и национальных меньшинств. Наученный горьким опытом, который он познал в бытность Плеве министром, Николай принял принцип этой дружеской позиции верховной власти. Он надеялся путем ряда осторожных уступок спасти основную догму самодержавия. Но сама благосклонность нового министра приободрила оппозицию вместо того, чтобы усыпить ее. Стоило Святополку-Мирскому заявить о своих намерениях – снять с должностей ряд помощников Плеве, смягчить цензуру, амнистировать многих политических заключенных, – как интеллектуалы и земства возжелали не почетного компромисса с властью, но абсолютной победы. С августа земские деятели начали подготовку к съезду, имевшему целью направление петиции царю. 17 сентября Союз освобождения, включавший наиболее передовые элементы этого движения, решил развернуть осенью кампанию банкетов в крупных российских городах в поддержку съезда земцев. Этот съезд состоялся 6–9 ноября в Санкт-Петербурге – «из предосторожности собирались каждый раз в новом месте» [97]– и принял резолюцию из 11 статей – истинную настольную книгу русского либерализма: были выдвинуты требования неприкосновенности жилища, личной свободы, свободы совести, свободы слова, свободы печати, свободы собраний и ассоциаций, гражданского равенства, расширения полномочий земств… Одновременно с этим публичные банкеты, также организованные Союзом освобождения, развивали эти идеи в еще более радикальном смысле.

С 30 сентября по 9 октября в Париже происходили совещания оппозиционных и революционных партий Российского государства. Помимо Союза освобождения и социалистов-революционеров, в нем участвовали польские, латышские, армянские, грузинские и финские радикалы. Каждая из этих групп сохраняла свои собственные методы борьбы, но все сосредоточились на одной цели: на конференции были вынесены резолюции об уничтожении самодержавия и замене его «свободным демократическим строем на основе всеобщей подачи голосов», а также о «праве национального самоопределения» народностей, населяющих Россию.

Святополк-Мирский, который поначалу было тешился мыслью, что именно ему дана власть «освежить атмосферу», начал думать, что явился слишком поздно, чтобы предотвратить катастрофу. Тем более что внешние события отнюдь не могли служить сдерживанию умов. Едва эскадра Рожественского вышла в море 28 сентября 1904 года, как вскоре оказалась в центре серьезного международного инцидента: проходя в ночь с 8 на 9 октября Северное море близ Доггер-банки, эскадра открыла огонь по английским рыболовецким судам, которые в темноте были приняты за японские миноносцы. Итог: двое убитых, одно судно затонуло. Этот неуклюжий жест породил взрыв негодования в английской прессе. И что же? Вместо того чтобы принести извинения, царь заартачился. Не по вкусу пришлось ему «дерзкое поведение Англии», как он сам охарактеризовал ее действия в своем дневнике. Уже ожидали вступления в войну Англии на стороне японцев, но, к счастью, благодаря усилиям министра иностранных дел В.Н. Ламздорфа, дружественному вмешательству Франции и миролюбивому настроению Эдуарда VII конфликт был урегулирован арбитражной комиссией в Париже. «Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились», – вот что писал Николай об англичанах. Международная следственная комиссия присудила взыскать с России 65 тысяч фунтов стерлингов.

Едва улеглись эмоции вокруг этого дела, как вспыхнули новые: 9 ноября земцы принесли Святополку-Мирскому декларацию, выработанную в ходе заседаний. Одиннадцать предводителей дворянства поддержали это требование, объясняя в меморандуме, что принцип самодержавия, освященный веками истории, должен поддерживаться лишь на условиях участия выборных представителей в законодательной работе. Генеральша Богданович тут же заносит в свой дневник следующий злопыхательский анекдот: «Спрашивают: что за шум? Чего хотят эти люди? Ответ: они хотят конституции, хотят ограничения монархии. А почему вдруг такое желание? Разве у нас целых десять лет не было ограниченного монарха?» Куда горше тон записей Суворина: «Самодержавие давно стало фикцией. Государь сам находится во власти других, во власти бюрократии и не может из нее вырваться». (21 августа.) «Милость царская дороже общей пользы (льстецам придворным)… Государь, станьте частным лицом в государстве нашем и спросите самого себя: что бы Вы произвели на нашем месте, когда бы подобный Вам человек мог располагать Вами по своему произволу, как вещью?» (27 августа.) «Святополк-Мирский, говорят, благородный и хороший человек. Но именно поэтому он ничего не сделает. Надо быть умным и дальновидным». (17 августа.) [98]