Анри Труайя - Слава

Знаменитая писательница Соланж Виоланс подняла глаза, выдвинула вперед нижнюю челюсть, затрепетала левой ноздрей и заговорила, как в последней главе своей предпоследней книги:

— Мой дорогой, я люблю тебя всей моей женственной плотью!

— Ха, Соло! Зарычал мужчина, валявшийся в её ногах.

А поскольку он не относился к литературной среде, то более ничего не смог добавить к этому примитивному и оскопленному выражению, обращенному к своей пассии.

Речевая скудость у Жака Бруйеду являлась самой неотразимой чертой его обаяния. Молчание играло ему на пользу, что не сделало бы чрезмерное красноречие. Итак, Соланж Виоланс имела возможность говорить за двоих.

-Скажи мне! — прокричала она, взяв его голову в свои прославленные руки, — разве ты не чувствуешь очаровательную странность этого свидания в моем кабинете? Ты находишься в сердцевине моей жизни, в трепещущем лоне моего таланта, в тайном алькове моих романов! Они будут к тебе ревновать, очаровательное чудовище!

И она поцеловала его за ушком, как в «Благоухающей утрате», её первом бестселлере.

-Ха! Соло! — сказал ей опять Бруйеду. Она приложила тонкий палец к его губам, прошептав, — Молчи, роковой ангел, теперь я поняла, на что ты надеялся. Когда ты говоришь, мне кажется, что твои губы шевелятся и ласкают мое сердце. Возьми меня в свои огромные мужские объятия, вспомни о моем целомудрии, укроти мою ярость, и я буду тебе признательна за всё, что ты утаишь от моей бдительности!

-А ты уверена, что твой муж вернется только в конце недели? — спросил Бруйеду.

-Мой муж? Разве у меня есть муж? — изумилась Соланж, — Нет, раз ты здесь! Нет, потому что я тебя люблю! Нет, потому что мы счастливы!

— Он точно уехал поездом в 7- 17, да?

— Возможно, я не знаю! Не мучай меня своими расспросами! Не напоминай мне о расписании, о маршрутах, о статистиках, о седулярных* налогах и о пешеходных переходах!

— Как ты красиво говоришь, Соло, как я тобой восхищаюсь! Ты ему сказала, что в его отсутствие закроешься у себя и доработаешь свою следующую книгу?

— Моя будущая книга это ты, мое черное солнце, мой любовник, прокравшийся по веревочной лестнице, крылышки дикой бабочки, луч и слеза!

— Ха! Соло! Ты меня чаруешь, — заскулил Бруйеду.

Он любовался в экстазе на это красивое существо, высокое, плотное и светловолосое, лицо её светилось в полутьме комнаты, как лампа. После шестимесячной связи с женой своего директора фирмы «Измерительные инструменты — МИНУС », Жак Бруйеду не верил своему счастью. Да, он был худ, черноволос и холост, но он никогда не предполагал, что такие посредственных качеств хватало для завоевания любви великой Соланж Виоланс, имя и фото которой не сходили со страниц парижских газет. Тем не менее, всё произошло очень банально на пресс-конференции Соланж, устроенной на тему «феминизм» и развитие торговых отношений со странами Северной Африки». В связи с этим событием в гостинице её мужа- предпринимателя был устроен банкет. Толстяк Леон Виоланс пригласил своего маленького секретаря Бруйеду присутствовать на торжестве. И маленький секретарь пал жертвой роскошного обаяния сочинительницы романов. Ему хватило трех дней, чтобы мечты превратились в осязаемую сладострастную реальность.

За эти шесть месяцев он был удовлетворен гораздо больше, чем мечтал.

Поездка толстяка Виоланса в Брюссель на конгресс оказалась, приятной неожиданностью.

— Наконец-то, — предвкушала Соланж, — мы сможем испить переполненную чашу нашей страсти в достойной обстановке.

Она отпустила всю обслугу. И после обмена поцелуями и мимолетными фразами, увлекла Бруйеду на изысканный ужин, сервированный в ее китайском будуаре на циновках с ароматом черной ночи.

— Точно как в «Драгоценностях во плоти», закричал Бруйеду, входя в будуар. И он обнял её перед зрителями — партером креветок и кружками задумчивых помидоров.

— Мужчина! Нехороший мужчина! Противный воин в священных доспехах, — ворковала Соланж.

— Соло! Соло! — бормотал Бруйеду, — Я не голоден…

— Извольте помолчать и вести себя достойно сервированному столу, большущий толстяк небесных пастбищ!

— Соло! Соло!

— Извольте развернуть эту салфетку, взять вилку и забыть про любовь! Ах! Какой праздник! Какой праздник! Я мечтаю танцевать на цыпочках! Я желаю…

Она затихла с отвисшей челюстью, взгляд стал рассеянным, кончик носа побледнел от ужаса. Ключ повернулся в замке входной двери. И шаги мужа заполнили тишину. Это были тяжелые и размеренные шаги. Хозяйские шаги. В комнате от них содрогался воздух. Наконец, дверь отворилась, и Леон Виоланс предстал перед ними как шкаф.

У него был длинный, «вытянутый до упора» нос, Бледные и мягкие отвислые щеки и ужасно мрачный рот, подрагивавший под рыжими усами. Он поднял руку и уперся пальцами в бедро, как связкой сарделек.

— Что вы тут делаете? — удивился он.

— Леон, — пробормотала Соланж. И она подумала: «Это ведь как в «Мести самца».

— Что вы тут делаете, Бруйеду? — повторил Леон Виоланс, и в его голосе послышалось раздражение.

Бруйеду, вялый и бледненький, шевелил губами, выпуская маленькие пузырьки молчания. Он представил конец этого ужасного вечера в страшном грохоте разломанных стульев, перебитой посуды и пощечин. Он скомпрометирован. Соланж потеряна навсегда. Не считая, что толстяк Виоланс может вызвать его на дуэль. Он был способен на все, этот Виоланс. Бруйеду, удрученный, бросил умоляющий взгляд на свою пассию. И заметил, что она также была растеряна. Голова поникла и взгляд потух, как будто ее вывернули наизнанку, она погрузилась в раздумье.

— Ну? Я с вами разговариваю! — завопил Виоланс.

Соланж вздрогнула. Еще несколько мгновений и отвечать будет поздно! Но что сказать? Отчаянно призывала она на помощь все свои плодотворные выдумки писательницы. Но её героини, начиная с баронессы Д,Андиньи и до крошки Сюзи Амбруаз, от утонченной Элиан Болли до трепетной Наны Гратада, не спешили на её зов. Это слишком глупо, в конце концов! Она, Соланж Виоланс, которая в своих романах спасала столько выдуманных героинь от вульгарных бытовых сцен, она одурачивала стольких бешеных мужей, мирила столько распадавшихся пар, не может ничего сделать, чтобы спасти себя и достойно выйти из этой глупой ситуации? Как будто она весь свой рассудок израсходовала на романы, и его осталось чуть-чуть для повседневного употребления. И этот дурак Бруйеду, который теребил свои запонки на манжетах. И этот толстяк Леон, который размеренно вздыхал и надувался как баллон. Скоро он лопнет. Точно! Чтобы выиграть время, она пролепетала:

— Ты…Ты не уехал в Брюссель?

Вот этого не следовало говорить. Бруйеду перекосило. Толстяк Виоланс гомерически расхохотался и зарычал: