Анри Труайя - Николай II

На следующий день улицы столицы заполнили огромные толпы; не смолкали возгласы «ура!» и пение царского гимна. Но такой патриотический угар охватил далеко не всех. В спешке вернувшаяся из Парижа поэтесса Зинаида Гиппиус, жена писателя Мережковского, записала в свой дневник:

«Что писать? Можно ли? Ничего нет, кроме одного – война! Не японская, не турецкая, а мировая. Страшно писать о ней мне, здесь. Она принадлежит всем, истории… Да и я, как всякий современник, не могу ни в чем разобраться, ничего не понимаю, ошеломленная… Кажется, что все разыгралось в несколько дней. Но, конечно, нет. Мы не верили потому, что не хотели верить. Но если бы не закрывали глаз…» [209]

Итак, 19 июля (1 августа) 1914 года, когда царская семья завершала трапезу в столовой Петергофского дворца, министр двора попросил у императора аудиенции. Николай вышел из-за стола и несколько минут спустя вернулся бледный, с перекошенным лицом. «Свершилось! – сказал он. – Германия объявила нам войну!» От такого потрясения взгляды у всех застыли. Царица небывалыми усилиями пыталась сдерживать рыдания. У Великой княжны Ольги Николаевны глаза были полны слез.

На следующее утро Их Величества чуть свет поднялись на борт яхты «Александрия», которая взяла курс на Петербург. Толпа, собравшаяся у причала, горячо приветствовала их. В огромном Георгиевском зале Зимнего дворца собрался весь двор в парадных мундирах, все высшие сановники, Святейший Синод, высшие церковные чины в пышных облачениях, офицеры петербургского гарнизона в полевой форме, столпившиеся в тревожном и почтительном молчании. В центре зала был помещен алтарь с чудотворной иконой Казанской Божьей матери, на время принесенной из Казанского собора, что на Невском проспекте. «В благоговейной тишине императорский кортеж проходит через зал и становится слева от алтаря, – вспоминает Морис Палеолог. – … Божественная служба начинается тотчас же… Николай II молится с горячим усердием, которое придает его бледному лицу поразительное выражение глубокой набожности. Императрица Александра Федоровна стоит рядом с ним неподвижно, с чопорным бюстом, [210]с высоко поднятой головой, с лиловыми губами, с остановившимся взглядом стеклообразных зрачков; время от времени она закрывает глаза и ее багровое лицо напоминает мертвую маску».

По окончании службы дворцовый священник зачитывает Императорский манифест. Затем сам государь, приблизившись к престолу, поднимает правую руку над Библией, которую ему подносят, и изрекает с твердостью в голосе.

«Я здесь торжественно заявляю, – сказал он, – что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли Нашей». [211]Эти слова, вдохновленные клятвой, принесенной Александром I в 1812 году, были встречены громовым «ура!». Вел. кн. Николай Николаевич наклоняется к малорослому Морису Палеологу и заключает его в объятия, едва не раздавив, – на это раздаются крики:

– Vive la France!.. Vive la France!..

Офицеры бросают в воздух фуражки. Звучит многоголосье «Боже, царя храни», сотрясающее стены Георгиевского зала. Нарушая протокол, мужчины и дамы бросились на колени перед государем и государыней, целуя им руки. Одетая в белое платье императрица была испугана таким порывом; глаза ее увлажнились, щеки стали похожими на искусственный мрамор от красных пятен; ей хотелось удрать из этой суматохи, словно она оказалась не в дружественном, а, напротив, во враждебном окружении. Но ей еще нужно было выйти на балкон вместе с венценосным супругом, чтобы приветствовать толпу, собравшуюся перед Зимним дворцом. А на площади собрались десятки тысяч людей с национальными флагами и царскими портретами. При виде монаршей четы головы мигом обнажились, толпа преклонила колени, знамена склонились к земле. От этого океана человеческих лиц вознеслись к небу царский гимн и молитва «Спаси, Господи, люди твоя…». Взволнованный Николай наконец-то почувствовал, как он любим всею Святою Русью. О да, отнюдь не было похоже, чтобы шествие было организовано полицией, и среди толпы, явившейся на площадь, были отнюдь не только члены «Союза русского народа», официально преданного монархии. О нет! Среди толпы было множество рабочих, которые еще недавно бастовали и дефилировали по улицам Санкт-Петербурга под красными флагами и лозунгами отнюдь не ура-патриотическими. В течение двадцати лет правления Николай тщетно мечтал о таком патриотическом порыве – и вот он ширится перед его государевыми очами! В одно мгновение ока преобразились все народные чувства – никаких помыслов о баррикадах, стачках, уличных шествиях под революционными полотнами кумача – ни в столице, ни во всей остальной стране! Не только простые люди с улицы, но и интеллектуалы и политики мигом изменили свое отношение, став на сторону власти. Да и оппозиционеры – эсеры, меньшевики – также считали, что русские люди должны защищать свою землю даже ценою временного сближения с правительством. Только большевики устами Ленина, находившегося в Швейцарии в изгнании, заявляли о предпочтительности поражения русских в этой войне – ведь победа только послужила бы укреплению царского режима. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко имел все основания заявить Морису Палеологу; «Война внезапно положила конец всем нашим внутренним раздорам. Во всех думских партиях помышляют только о войне с Германией».

Поначалу государь сам предполагал стать во главе русской армии, тем более что закон о полевом управлении войсками был составлен в предвидении, что Верховным Главнокомандующим будет сам император. С большим трудом председателю Государственного совета Горемыкину и министрам – военному и иностранных дел – удалось уговорить его не пускаться в подобную авантюру. В самых патетических терминах они разъяснили ему, что не следует подвергать риску свой престиж – ведь события могут повернуться очень круто! «Следует ожидать, – сказал царю Сазонов, – что в первые недели мы принуждены будем отступать, Вашему Величеству не следует подставлять себя под удары критики, которую это отступление неизменно вызовет в народе, а то и в армии». Скрепя сердце царь уступил и назначил Верховным Главнокомандующим своего дядю, Вел. кн. Николая Николаевича, пользовавшегося доверием в армейской среде.

Мобилизация прошла без чрезвычайных происшествий. Вступление в войну Великобритании укрепило Николая во мнении, что конфликт быстро завершится блистательной победой. Чтобы пробудить в своем народе победный пыл, государь отправился в Москву; пышный прием, устроенный ему в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца, окончательно убедил его в том, что час испытаний объединил Россию в единый монолитный блок. В этих патриотических действах принимал участие и маленький наследник с сестрами; поскольку накануне он ушиб ногу, его носил на руках казак.