Анри Труайя - Моя столь длинная дорога

– Какой момент литературного творчества для вас самый мучительный?

– Момент, когда я даю разрешение печатать корректуру, двадцать раз читаную-перечитаную, выправленную. Пакет отослан в типографию. Вы ничего больше не можете сделать для вашей книги. Хорошая или дурная, она больше не принадлежит вам. Отныне она совершает свой путь одна, отдельно от вас, со всеми своими ошибками, шероховатостями, которые вы не сумели исправить.

– А каково ваше отношение к критике?

– Я ответил вам на этот вопрос в начале нашей беседы. По натуре склонный сомневаться в себе, я более чувствителен к нападкам критики, чем к похвалам. Я сразу принимаю сторону тех, кто меня порицает, и не вижу в моей книге ничего, кроме недостатков, которые они обнаружили. Затем мало-помалу я забываю упреки критиков и свое разочарование и предполагаю написать произведение, достоинства которого затмят недостатки предыдущего. С этой точки зрения меня всегда удивляют дипломные работы, которые каждый год то здесь, то там, во Франции и за границей, студенты посвящают разным аспектам моих книг. Речь идет о работах столь серьезных, исчерпывающих, столь аргументированных, что, читая их, я будто разглядываю самого себя в увеличительное стекло. Под пером моих толкователей романы, которые я сочинил в творческом вдохновении с одной-единственной заботой – о жизни моих персонажей, принимают форму графиков, кривых, схем. Мои герои, старательно и безжалостно препарированные, обнаруживают побуждения, о которых я и не подозревал, а мой стиль, досконально изученный, принадлежит, мне кажется, кому-то другому. Правота, безусловно, на стороне авторов этих этюдов, а не на моей: я чересчур зарылся в свои книги, чтобы распознать их подлинный смысл. Но, если бы я обладал подобной трезвостью суждений по отношению к себе самому, своим замыслам и своим средствам изображения, разве мог бы я написать хоть одно слово?

– Мы говорили о вашей работе, поговорим теперь о вашем отдыхе. Вы проводите летние месяцы в вашем доме на реке Луарэ?

– Нет. У нас есть моторная яхта, и мы плаваем на ней вдали от многолюдных пляжей. Эту яхту я нарек «Ризеем» по названию углевоза, на котором мы бежали из Крыма во время революции. «Ризей» строился на судостроительной верфи во Вьяреджо в Италии, и мы не раз ездили туда смотреть, как продвигается работа. Когда я впервые попал в огромный ангар, где суетились бригады рабочих, меня охватила паника при виде огромного корпуса судна, остов которого вознесся высоко над землей. На проектах, которые мы рассматривали, прежде чем заказать его, размеры выглядели нормальными, теперь я словно стоял перед гигантской «Францией». По отвесной лестнице мы взобрались на борт. Работы были в разгаре, и на корабле кишели плотники, механики, электрики. Я как будто присутствовал при рождении чудо-игрушки для взрослых. Вокруг нас пилили, строгали, прилаживали, прибивали. Воздух был пропитан запахом стружек и лака. Каюты походили на глубокие клетки, там были видны шпангоуты, пролегали трубы, тянулись провода. Гит с горящими глазами уже обдумывала их внутреннее убранство.

– Были ли у вас какие-нибудь знания в области навигации?

– Самые общие. Несколько раз в неделю мы плавали у берегов Сены на шлюпке, сидя, как в школе, на скамье вместе с другими столь же прилежными учениками, и познавали азы вождения в море прогулочной яхты. Мы осторожно обращались с морским компасом, исписывали цифрами и графиками блокноты. По вечерам, сидя друг против друга, мы повторяли уроки и, готовясь к экзамену, задавали друг другу каверзные вопросы. Честно говоря, я вечно ошибался в расчетах, когда нужно было определить свое местонахождение по карте, и пугался в бесчисленных морских сигналах. Все же наш доброжелательный экзаменатор вручил нам разрешение на кораблевождение, но из осторожности мы все-таки наняли профессионального моряка. Мы решили первое плавание совершить на Пасху из Неаполя: «Ризей» ждал нас там. Когда я по сходням поднялся на борт «Ризея», меня охватило разочарование. Почему он показался мне таким огромным в ангаре Вьяреджо? Теперь, когда предстояло на нем жить, я констатировал с раздражением, что едва могу повернуться в моей каюте, что туалетная рассчитана на карлика, а чтобы вытащить из глубины стенного шкафа одежду, нужно чуть ли не вывихнуть плечо. Гит и Минуш, напротив, чувствовали себя как дома в этом плавучем жилище, где все соответствовало их размерам. Они открыли новую форму существования и заражали своим энтузиазмом. Мало-помалу мое недовольство рассеялось, но все-таки мне понадобилось некоторое время, чтобы привыкнуть к неизбежности этой тесноты. Еще и сейчас мне кажется, что мои локти вылезают за борта. Плавание в открытом море дает ни с чем не сравнимое чувство независимости, пространства, приключения! Все связи с повседневностью разорваны навсегда. Открыв какую-нибудь пустынную бухточку у берегов Сардинии или Балеарских островов, мы превращаемся в неутомимых исследователей. Мы по очереди стоим за штурвалом. Я с наслаждением купаюсь в прозрачной, отливающей бирюзой воде. Эдуар плещется рядом со мной. Дон бросается вниз с flying bridge, [36]выныривает, поднимается на него, снова прыгает и снова взбирается наверх. Минуш карабкается по склону скалы, собирает морских ежей, а Гит, не желая плавать, обозревает окружающую красоту в бинокль. Да, это были счастливейшие каникулы! И поверите ли, на «Ризее» у меня ни разу не появилось желания писать. Как обычно, я погружаюсь в грезы, предаюсь мечтам о будущих романах, мысленно жонглирую своими персонажами.

Нередко друзья присоединяются к нам и разделяют с нами удовольствия новоиспеченных мореплавателей. Когда Клод Мориак впервые увидел наш кораблик, он бросил, прищурив глаза: «Легкое и живое перо!» Наш «Ризей» и правда был легким и подвижным!

Но увеселительное плавание таит в себе и немало разочарований: погода расстраивает половину самых скромных проектов. Так, однажды мы предвкушали, как насладимся днем посреди моря на широте Майорки в компании Мишель Моруа и ее мужа Робера Накэ, проводившими отпуск в испанской деревушке недалеко от нашего порта приписки. Встреча была назначена по телефону на послезавтра. Небо ослепляло голубизной, море гладкой маслянистой поверхностью, дул легкий бриз. Казалось, все в природе сговорилось сделать нашу встречу удачной. Увы! В назначенный день поднялся ветер, облака затянули горизонт, волны бились о берег. Когда Мишель Моруа и Робер Накэ приехали в порт, буря бушевала вовсю. Не могло быть и речи о том, чтобы выйти в море. Да и на набережной оставаться унизительно! Посовещавшись, мы решили встать на рейд в нескольких кабельтовых от места, где была пришвартована яхта, и там помокнуть. Но даже и там судно качало и болтало. Мы поспешно позавтракали, придерживая вырывавшиеся из рук тарелки, нас окатывали серо-зеленые волны, обдувал ураганный ветер; волнение усиливалось, и мы отступили перед стихией: подняли якорь и вернулись на место стоянки под защиту пирса.