София Старкина - Велимир Хлебников

Хлебников опять жалуется на упадок сил, на то, что он ничего не может написать, говорит, что что-то упорно расстраивает его работу и поэтому он будет рад приехать: может быть, осень осуществит его желания и он что-нибудь напишет назло лету. В конце письма Хлебников замечает: «быть понятым очень дорого». Матюшин сразу же выслал деньги на поездку, но дальше произошли невероятные события. Через два или три часа после того, как Хлебников получил письмо и перевод, он уронил кошелек в купальне. «Этот совершенно неправдоподобный случай замечателен тем, — сообщает Хлебников Матюшину, — что я все это лето ни разу ничего не уронил, хотя купаюсь не в первый раз. Если б я верил в чертей, я бы охотно приписал их вмешательству. Кошелек выскользнул как оживленный, как живое существо, и исчез. Это дурное предзнаменование, и поездка откладывается до осени. Я думаю, что Вы поверите, что это произошло именно так, а не иначе, и что я не виноват в случившемся». В конце письма Хлебников добавляет: «После я устраивал ловлю кошелька-лягушки сеткой и крючками, но ничего не вышло».

Думается, у Матюшина были основания усомниться в правдивости рассказа. Эта история очень напоминает историю о зайце, который перебежал дорогу Пушкину, и из-за этого Пушкин не поехал в Петербург и не был на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. У Хлебникова могли быть более веские причины не ехать в Петербург на съезд. Одной из причин можно считать то, что Хлебников, как он сам писал Алексею Крученых после выхода декларации «Слово как таковое», боялся «бесплодных отвлеченных прений об искусстве. Лучше было бы, чтобы вещи (дееса) художника утверждали то или это, а не он».

Футуристические манифесты не могли в полной мере удовлетворить поэта. К тому же на съезде предполагалось говорить о театре и о будущих постановках, Хлебников же чувствовал, что его драматургия не совсем соответствует замыслам устроителей. И хотя позже в резолюции, принятой на съезде, говорилось о предполагаемой постановке хлебниковской пьесы «Снежимочка», она так и не была осуществлена.

Съезд состоялся без Хлебникова, и присутствовали там всего трое: Матюшин, Крученых, Малевич, то есть сами организаторы. Проходил съезд в поселке Уусикиркко, на даче у Матюшина, где недавно умерла Елена Гуро. Несмотря на то что съезд получился таким немногочисленным, там был разработан план действий и написан манифест, который упоминали многие петербургские газеты. В целом декларация повторила уже сказанное в «Пощечине» и других изданиях. Новым было то, что футуристы объявили поход на театр: «Устремиться на оплот художественной чахлости — Русский театр и решительно преобразовать его. Художественным, Большим и Малым нет места в сегодня! — с этой целью учреждается Новый театр „Будетлянин“». [63] Цит. по: Русский футуризм. М., 1999. С. 234.

Были заявлены постановки «Снежимочки» Хлебникова, оперы Крученых «Победа над Солнцем» и «Железной дороги» Маяковского. В результате пьеса Хлебникова вообще не была поставлена, Маяковский вместо обещанного написал трагедию «Владимир Маяковский», которая и была поставлена, и только опера Крученых действительно состоялась, как было заявлено.

Хлебников в это время в Астрахани тоже занимается проблемами театра, но несколько иначе. Он проводит последовательную замену иноязычных театральных терминов русскими, славянскими, например: театр — зерцог (от созерцать), драма — деюга, дееса; актер — игрец; зритель — созерцаль, зенкопял; опера — воспева, голосыня; комедия — шутыня; трагедия — мучава, борава; драма из настоящего — бывава; из прошлого — былава; из будущего — идава и т. д. Многие из этих терминов он применит в прологе «Чернотворские вестучки» к опере Крученых.

И все же в сентябре, поссорившись с родителями в очередной раз, Хлебников едет в Петербург, где сразу включается в литературную борьбу. В этом сезоне футуристы активны как никогда. Диспуты следуют один за другим. Самыми неутомимыми являются Бурлюк и Маяковский. Даже Крученых удивлялся, как Маяковский умудряется практически одновременно оказываться в разных местах. Хлебников, как обычно, не выступает, но присутствует в качестве одной из главных персон. В этом сезоне Д. Бурлюк неоднократно читает лекцию «Пушкин и Хлебников», причем одни и те же тезисы для обеих столиц составлялись различным образом: для Петербурга более сдержанно, для Москвы более кричаще. Как следует из отчета, Бурлюк говорил о том, как ужасны пушкинианцы, которые превратили поэта в идола, сделали из него учебный гербарий и литературные мощи. «Пушкин — это мозоль русской поэзии. Он для нас устарел. Мы, — подводит лектор итоги под громкий смех аудитории, — находимся к Пушкину под прямым углом. Совсем не то Хлебников. Это мощный, необычный, колоссальный, гениальный поэт, и этого не чувствуют только те, кто не способен оценить вазу, вне мысли о том, что налито в нее». [64] Цит. по: Крусанов А. Русский авангард. СПб., 1996. С. 141

За два дня до лекции один из сотрудников «Биржевых ведомостей» агитировал публику не ходить туда, «где заведомо будет кощунственно поноситься имя великого, незабвенного поэта». «Будем верить, что такт и уважение к Пушкину удержат публику от посещения этой кощунственной лекции. Есть же у нас хоть что-нибудь святое?» Надо ли говорить, что эта заметка послужила дополнительной рекламой. Зал Тенишевского училища был забит до отказа, большую часть публики составляла учащаяся молодежь. Когда доклад был повторен в Москве, Бурлюк сделал еще ряд эпатажных заявлений. В особенности запомнилось современникам такое: «Серов и Репин — арбузные корки». Публика попросила показать канонизированного при жизни поэта. Бурлюк указал на Хлебникова, сидевшего на эстраде вместе с другими футуристами. Следующий доклад читал Маяковский, он тоже часто упоминал Хлебникова, и Хлебников вставал и раскланивался всякий раз, когда упоминалось его имя. Выступления продолжались в женском Медицинском институте, на высших женских Бестужевских курсах, в психоневрологическом институте. Одной из самых больших акций в Петербурге стал вечер «Поэты-футуристы (о вчера, о сегодня, о завтра)», устроенный при содействии «Союза молодежи» в Троицком театре. Все ораторы ссылались на Хлебникова, публика требовала показать «великого Хлебникова», который, как отмечает газетный критик, оказался «скромнейшим молодым человеком». По поводу газетных критиков Хлебников заметил: «Это говорит картошка об апельсинах».

В это время у футуристов в Петербурге появляется еще одно постоянное место встреч, где апробировались новые литературные, художественные, музыкальные, театральные идеи. Это было созданное Борисом Прониным и Всеволодом Мейерхольдом кабаре «Бродячая собака». Оно просуществовало немногим более трех лет (а Хлебников был завсегдатаем «Собаки» и того меньше), однако осталось в памяти всех участников событий. Не будет преувеличением сказать, что оно повлияло на всю русскую литературу последующего периода. [65] О деятельности «Бродячей собаки» см.: Парнис А., Тименчик Р. Программы «Бродячей собаки» // Памятники культуры. Новые открытия. Л., 1985. Ныне кабаре «Бродячая собака» воссоздано на прежнем месте. Это кабаре открылось 31 декабря 1911 года в небольшом подвале с низкими сводами на Михайловской площади. Электрическая люстра, скомбинированная из железных обручей, освещала помещение. Широкий камин был украшен античными масками и лошадиным черепом. У камина находился аналой с толстой книгой для записи посетителей. Ее называли «Свиная книга». В одном углу подвала был помост, на котором стоял рояль, там же находилась маленькая «сцена» с занавесом на проволоке. Столы и табуреты были покрыты дерюгой, потолок расписан местными художниками. Между столами бродила белая собака Мушка.