Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

Не получая обратно из Берлина конвенции от 17 октября с королевской ратификацией, Александр понял, что у Фридриха-Вильгельма не хватило мужества довести до конца свой проект – восстать против Наполеона и попытать счастье в войне. Не допуская еще полной измены Пруссии, царь сравнительно легко примирялся с решением слабовольного короля, которое позволяло ему вернуться к избранному им плану, т. е. к плану оборонительной войны, на который он возлагал столько надежд. Поэтому он ничего не сделал, чтобы оказать давление на решения Пруссии. Он снова застыл в неподвижной позе; он спокойно выслушивал подозрительные просьбы Наполеона и отвечал на них пренебрежительным молчанием. Но окружающие его не так-то легко мирились с мыслью о войне, в которой России приходилось ставить на карту свою судьбу, и мы сейчас увидим, что страшные тревоги Пруссии совпали с достойной внимания попыткой наладить возобновление переговоров между императорами и создать благоприятные условия для соглашения. Это было личным делом одного русского; честь эта принадлежит тому самому графу Нессельроде, первые выдающиеся шаги которого предвещали блестящую карьеру.

23 октября Нессельроде прибыл из Парижа в Петербург. Ему дано было разрешение оставить на несколько недель свой пост секретаря при посольстве и приехать в отпуск. Секретная миссия, которую он выполнял во Франции наряду со своими официальными обязанностями, переписка с любимцем царя и воплощенное ничтожество его непосредственного начальника – создали ему авторитет и значение гораздо выше его служебного положения. Император Александр уже смотрел на него, как на человека, которого следует иметь в виду: как на будущего министра. Со своей стороны и Наполеон публично – на аудиенции 15 августа – осыпал его похвалами. Такое единомыслие императоров в оценке его талантов внушило ему честолюбивую мысль разыграть крупную роль; возбудило в нем вполне законное желание выделиться из общего уровня, избавив свое отечество от испытаний ужасной войны.

Несмотря на глубокую преданность царю, он не мог не скорбеть и не осуждать поведения Александра. Он понимал, что государь, сперва не желавший объясняться иначе, как загадками и перифразами, а затем уклонившийся от переговоров, во многом способствовал созданию теперешнего положения вещей и в значительной степени нес за это ответственность. Упорно придерживаться этой системы – значило наверняка навлечь на себя войну. Нессельроде боялся за ее исход. Менее смелый, чем его государь, он думал, что ни одно государство не в состоянии самостоятельно, без союзников, померяться силами с колоссом. В то время как Александр, озаренный пророческим ясновидением, видел спасение России именно в ее обособленности, в то время, как он прекрасно распознал своих истинных и всесильных союзников – время, климат, природу и бесконечные степи, – Нессельроде верил только в силу европейских коалиций и стремился к этому избитому средству. Хотя в это время ни Пруссия, ни Австрия не отдались еще в руки Франции, однако, молодой дипломат прекрасно понимал, что в настоящее время России неоткуда ждать помощи; следовательно, думал он, необходимо во что бы то ни стало избегнуть войны. По его мнению, так как Наполеон в продолжение восьми месяцев просил, и при том с неутомимой настойчивостью, об открытии переговоров, то следовало поймать его на слове, хотя бы ради того, чтобы проверить его намерения, и высказать ему все, что было на сердце. Следовало начать переговоры, пока не поздно; следовало приступить к ним дружелюбно, с добрыми намерениями и немедленно же послать в Париж агента, уполномоченного положить конец распре. Нессельроде намекал, что готов выполнить эту роль – начать переговоры о восстановлении прежней близости и о примирении на основах, которые оба императора могли бы принять не роняя своего достоинства.

Каковы же были эти основы? На этот предмет Нессельроде на словах развил императору Александру свои мысли и затем запечатлел их в крайне интересной докладной записке, где в честолюбивом секретаре уже проглядывает государственный человек с широким кругозором. [355]Рассмотрев распрю со всех сторон, он указал, в чем, по его мнению, можно было бы поступиться и каких гарантий следовало добиться.

По вопросу о нейтральных судах он не допускал никаких уступок. И честь, и интересы России, говорил он, одинаково обязывают ее сохранить за собой свободу в делах торговли. Уже это одно должно отличить ее “от толпы слабых союзников, слепо повинующихся произволу и капризам Франции”. Зато он находил, что в деле Ольденбурга Россия должна признать себя виновной и в определенных выражениях отказаться от принципа территориального вознаграждения. Что же касается Польши, то можно бы было, опираясь на предложения самого Наполеона, включить в договор, в любой форме, известную уже статью о ее невосстановлении. Но Нессельроде, обладавший положительным умом, не придавал большего, чем следует, значения этому платоническому удовлетворению. По его мнению, Россия должна иным путем искать обеспечения своей безопасности. Следовало потребовать от Наполеона, чтобы, независимо от договора, он ограничил свои наступательные силы, чтобы дал обязательство: сократить до точной цифры армию Понятовского и гарнизон Данцига, не посылать французских войск в герцогство Варшавское, постепенно вывести войска из крепостей на Одере, и освободить Пруссию, которая впредь должна служить буфером между обеими империями. В возмещение за это отступление французских сил, Россия может согласиться на некоторые меры к разоружению. Она с полным удобством может отвести свои войска на небольшое расстояние от границы, и Нессельроде советовал не делать по этому поводу слишком много затруднений. Но вот, наконец, выступает его главная мысль. “Есть еще, пишет он, один капитальный пункт, который следует рассматривать почти как краеугольный камень”: следует, чтобы, по соглашению между обоими императорами, Австрия была приглашена принять участие в их сделке и поручилась за статьи договора.

Все еще веря в силу коалиций и не зная, что Австрия уже решила предоставить себя в распоряжение императора Наполеона, Нессельроде видел безопасность и будущее России единственно в сближении с этим государством. По его мнению, вступление Австрии в франко-русское соглашение даст, по всей вероятности, следующий результат: оно установит между обоими дворами общность обязательств, интересов и прав, вследствие чего наверное воскреснет прежнее доверие, – они вновь приобретут привычку думать и действовать сообща. В недрах тройственного соглашения может образоваться тайный двойственный союз, и в предлагаемой комбинации выгода Росси будет состоять в том, что в настоящее время она избегнет войны, а на будущее подготовит новую коалицию, которая, смотря но обстоятельствам, будет или скрытой, или проявит себя нa деле. Если же Наполеон нарушит соглашение, Австрия, поручившаяся за соблюдение такового, без сомнения, не оставит без протеста свою подпись. Она сочтет долгом чести действовать заодно с Россией, и, быть может, достаточно будет одного вида тесно связанных между собой дворов, чтоб заставить победоносного императора подумать и относиться с уважением. “Тот день, когда оба государства в первый раз дерзнут высказать одни и те же принципы и заговорят с французским правительством одним и тем же языком, будет днем, в который возродится из пепла свобода Европы. Этот день будет предвестником воскрешения политического равновесия, без которого, что бы ни делали, достоинство государей, самостоятельность государств и благосостояние народов будут только грустным воспоминанием. Таким образом, от одной хорошо рассчитанной меры получится целый ряд выгод, и Ваше Величество, отвратив грозу, увидит плоды своей мудрой политики – зачатки истинного мира, которого, – если он только совместим с существованием императора Наполеона, – при том жалком положении, в каком находятся все государства, как в моральном отношении, так и в отношении их материальных средств, можно добиться только этим путем”.