Альберт Вандаль - Разрыв франко-русского союза

При чтении этой части докладной записки, трудно отрешиться от одного воспоминания: само собой напрашивается известное сопоставление. Высказанные в ней мысли представляют точное воспроизведение тех мыслей, которые не так давно – во время ночных свиданий в Эрфурте излагал императору Александру Талейран и которое вскоре после свидания в Эрфурте он старался внушить и Меттерниху. С тех пор, как Талейран вступил с иноземным государем в заговор против властолюбивых стремлений Наполеона, он видел только один способ обуздать великого разрушителя: это создать союз двух империй, могущество которых более или менее сохранилось и пережило крушение Европы. Чем больше старался его повелитель разъединить их, тем больше прилагал он усилий их сблизить. Как Наполеон, так и Талейран, с одинаковой проницательностью усматривали в сближении, если бы таковое установилось между Петербургом и Веной, узел всякой серьезной коалиции. Наполеон старался его рассечь, Талейран втихомолку работал над тем, чтобы завязать его, и, нет сомнения, что Нессельроде был орудием, избранным Талейраном для этой чрезвычайно важной задачи. Если припомнить, что, по приказанию Александра, Нессельроде поддерживал близкие отношения с князем Беневентским, что он получал от него советы, выслушивал дружеские признания и наставления, то предположение о случайном совпадении мыслей этих двух людей падает само собой. Мысли, изложенные Нессельроде в его записке, доказывают, что он сумел воспользоваться уроками своего наставника и что за спиной Нессельроде скрывался Талейран.

Александр горячо оспаривал эти мысли и не хотел согласиться со своим собеседником. Видно было, что он чувствовал величайшее отвращение к переговорам. Нессельроде стоял на своем. Со смелостью глубоко убежденного человека, он напомнил Александру, что его молчание ставит его в ложное и невыгодное положение; что Европа истолкует в дурную сторону причины такого молчания; что Россия упорствуя в своем нежелании вести переговоры, доставляет Наполеону прекрасный случай объявить ей войну. “Отказываться и далее от переговоров, сказал он, значит явно принять на себя вину и признать за ним право готовиться к войне с нами”.

Александр не мог не признать силы этих доводов, но только в последнюю минуту высказал свое главное возражение, ту затаенную мысль, которая уже в течение года руководила его поведением. “Если кончить теперешнюю распрю соглашением, – сказал он, – то исчезнет и та обида, которую Франция нанесла нам, присоединив к себе Ольденбург”. Следовательно, он желал сохранить за собой обиду против Франции; он хотел приберечь таковую с целью воспользоваться ею для открытия своих гаваней в тот момент, когда император Наполеон не будет в состоянии вести с нами войну только из-за этой причины”.

Нессельроде ответил ему следующее: “Я думаю, что в этом отношении Ваше Величество может положиться на всем известный характер императора; ибо, наверное, император не замедлит дать вам новые поводы к жалобам и упрекам. К тому же, ваши обязательства с ним не вечны, и если в течение еще некоторого времени они не окажут на Англию воздействия, которого он тщетно надеется при помощи их добиться, Ваше Величество всегда будет вправе заявить Франции, что не может долее жертвовать интересами своей империи ради идеи, нелепость которой доказал шестилетний опыт. Никто не усмотрит в этом заявлении нарушения договоров, и если к тому времени удастся упрочить нашу оборону и довести ее до тех размеров и усовершенствований, которые она должна иметь при жизни Наполеона, я даже сомневаюсь, чтобы ваше заявление могло вызвать войну”.

В конце концов Александр дал убедить себя или сделал вид, что его убедили. В это время у него была особая, крайне серьезная причина к тому, чтобы, подавив свои чувства, сделать шаг к примирению и начать переговоры или просто подобие переговоров, и, нужно признать, что Нессельроде искусно сумел придать особую цену этой случайной причине.

Победа, одержанная русскими на Дунае, дала предвиденный Наполеоном результат. Спасшийся бегством в Рущук великий визирь тотчас же приказал передать Кутузову предложение о мире и, вместе с тем, обратился в Константинополь с просьбой прислать ему инструкции и полномочия, а в ожидании их открыл переговоры. Таким образом, мир, который русские надеялись выманить втихомолку, при посредничестве Англии, был предложен им во всеуслышание. Он был почти что обеспечен за ними. Но, думал Александр, не создаст ли очевидность такого завершения войны препятствий к заключению мира? Царь знал, с каким вниманием, с какой тревогой следил Наполеон за всеми перипетиями кампании, какую цену придавал он продолжению войны, отвлекавшей боевые силы России. Теперь, думал царь, когда турки, обезумев от поражения, бросились сломя голову, в переговоры, Наполеон может решиться на самые ужасные деяния, только бы убедить турок отказаться от переговоров, только бы придать им мужество и помешать близкому миру, столь невыгодному для его политики! Нет ничего невозможного в том, что он решится двинуть в Германию главную часть своих войск, займет Пруссию, нападет на Россию или открыто будет угрожать ей, и этой косвенной помощью туркам расстроит дело русской дипломатии на Дунае. Можно думать, что именно с целью остановить Наполеона, предупредить с его стороны “нежелательные демонстрации” [356], не дать в настоящее время законного повода и возможности сделать еще шаг вперед по направлению к Северу, император Александр и счел нужным сделать попытку к примирению и возобновлению переговоров. Каков бы ни был результат, царь мог надеяться выиграть время для завершения миром войны с турками и укрепления своего левого фланга.

Нессельроде был предупрежден, что в скором времени государь пошлет его в Париж со специальным поручением. Чтобы он мог более достойным образом явиться в Тюльери, его повысили в чине. Ему нашили “еще один галун на мундире” [357]и произвели в статс-секретари, что давало ему право на звание полномочного министра. Приблизительно в это же время Александр сказал Лористону, что, желая положить конец раздорам и отбросив ложный стыд, он решился заговорить; что хочет объясниться устами Нессельроде ясно, откровенно, собираясь быть слишком требовательным, точно и искренно изложить свои желания. “Я хочу покончить и не буду делать затруднений” [358], – таковы были его слова. Он сказал, что Нессельроде будет уполномочен вести переговоры о всех вопросах вообще и о каждом в отдельности. Ему будет известен мой взгляд, его инструкции будут очень подробны, разработка их уже в ходу” [359], – прибавил Александр. Действительно, Нессельроде получил приказание подготовить для самого себя вступление к инструкциям в духе своей докладной записки. [360]