Ричард Колье - Дуче! Взлет и падение Бенито Муссолини

Поначалу толпа смотрела просто с любопытством на повешенных. Затем кто-то сунул в руку Муссолини скипетр и повернул его голову так, чтобы она легла на белую блузку Кларетты. Фотокорреспонденты принялись щелкать наиболее впечатляющие кадры. Стен Свинтон, представлявший военную газету «Старз энд страйпс», обратил свое внимание на кольца и локоны Кларетты, а также на ее нижнее белье голубого цвета. Милтон Брейкер из «Нью-Йорка тайме» запечатлел лицо дуче повернутым к солнцу.

Репортер Юнайтед Пресс Джеймс Ропер обратился с вопросом к одному из партизан:

— Коли Муссолини был самым ненавистным человеком в стране, зачем было вешать его вместе с любовницей?

Тот в ответ сделал лишь широкий жест руками, сказав:

— Мы же итальянцы, в конце концов.

Вдруг на площади начались безобразные выходки. Какой-то мужчина стал бросаться чем попало в голову Муссолини. Толпа принялась дико отплясывать вокруг повешенных, что корреспондент «Балтимор сан» Говард Нортон расценил как «гадкие, отталкивающие и недисциплинированные действия». Некая женщина пять раз выстрелила в мертвое тело дуче за своих пятерых погибших на войне сыновей. Кто-то сорвал с него рубашку, поджег ее и пытался сунуть в лицо. А несколько человек умудрились начать мочиться на его голову, несмотря на стоявших вокруг женщин.

Итало Пьетра послал десять партизан, которые были вынуждены стрелять в воздух, чтобы утихомирить толпу, но все было бесполезно. Их командир назвал происходившее «цирком дикарей». Преисполненные ненавистью, накопленной за долгие годы, люди ругались, терзали тела повешенных, осыпая их проклятиями и пинками. Даже 300 карабинеров не смогли навести порядок и были вынуждены ретироваться. За ними последовали и пожарники, будучи не в состоянии погасить людскую ненависть.

Когда о происходившем сообщили кардиналу Шустеру, тот впервые за все время повысил голос:

— Свяжите меня с Кадорной!

По телефону он сказал префекту Риккардо Ломбарди с угрозой:

— Либо вы снимете повешенных, либо я это сделаю сам.

Не обошлось и без жертв. Один из задержанных, которых перевозили на грузовике, бывший секретарь фашистской партии Ачилл Старасе, отдавший последний римский салют дуче, был тут же арестован.

Полетти пробормотал:

— Это необходимо остановить!

Когда труп Старасе был приобщен к другим, вдруг наступила тишина. Возбужденные крики прекратились, как «по Божьему мановению».

— Посмотри-ка, — пробормотала какая-то женщина, глядя на Кларетту, — после всего этого даже чулки не порваны.

В то время как Полетти пробирался к своему автомобилю, раздался трезвон колоколов миланских церквей.

Перезвон этот продолжался довольно долго: гулко бухали соборные колокола, на высоких нотах звонили колокола церкви Санта Джиованна алла Крета, слышалась печальная каденция колоколов церкви Сан Бабила и торжественный рокот колоколов церкви Сан Амброзио. В звоне этом слышалось: дуче мертв, мы победили и стали свободными… Новость эта неслась по городу, Италии и всему миру.

Адольф Гитлер услышал о судьбе своего старого союзника в тот же день пополудни, находясь в бункере в Берлине, уже после своей женитьбы на Еве Браун. Окружавшие его чувствовали, что он никак не мог до конца осознать случившееся. Русские танки были всего в километре, да еще ему сообщили, что Генрих Гиммлер, которому он всецело доверял, называя «верным Генрихом», ведет переговоры с союзниками. С наступлением ночи он попрощался с приближенными, готовясь принять бесславный конец.

Уинстон Черчилль находился в Чекуэре, когда услышал об этом. В приподнятом настроении он обратился к своим гостям, сидевшим за обеденным столом, воскликнув:

— Кровавая бестия мертва.

Когда же ему сообщили о Кларетте и «вероломных, трусливых действиях» Аудизио, это потрясло его рыцарскую натуру.

В ярости он послал фельдмаршалу Александеру радиограмму: «Разве любовница Муссолини была в списке военных преступников? Могли ли любые власти расстрелять эту женщину? Британские военные должны провести расследование по этому вопросу».

Штаб-квартира союзных экспедиционных войск находилась в школьном здании из красного кирпича в Реймсе. Генерал Дуайт Эйзенхауэр сказал своему начальнику штаба генералу Уолтеру Беделлу Смиту:

— Боже, какой позорный финал. Когда люди получают хоть немного власти, они часто теряют человеческий облик.

Почти в четырехстах километрах оттуда в своем штабе во Флоренции человек, оказавшийся косвенной причиной такого конца Муссолини, чувствовал то же самое. Однако, несмотря на шоковое состояние и расстройство, генерал Марк Кларк в конце концов пришел к выводу, что это, может быть, было к лучшему, сказав:

— Ведь даже собственный народ ненавидел его.

Да и большинство участников итальянского движения Сопротивления испытывало такое же чувство. Когда генерал Кадорна услышал о событиях на площади Пьяцца ле Лорето, то произнес:

— Наконец-то поставлена точка в этом отвратительном деле.

Женщины, увидевшие его стоявшим на выезде на автостраду и ожидавшим появления передовых американских частей, заявили ему с определенным оттенком недовольства:

— Вы слишком быстро расправились с ним. Надо было бы провезти его через всю Италию, чтобы люди могли на него плюнуть.

И он тоже стал считать, что это была месть, которую требовал народ.

Лео Валиани торопливо открыл дверь своей квартиры неподалеку от Центрального железнодорожного вокзала, услышав звонок телефона. На другом конце провода был помощник главного редактора газеты «Италиа либера»:

— Мы собираемся сделать специальный выпуск. Муссолини повешен на площади Пьяцца ле Лорето.

Один из четверых судей Муссолини чувствовал эмоциональное волнение: на этот раз казнены были не сопротивленцы, поднявшие восстание четыре дня тому назад, а фашисты, еще несколько недель в прошлом заставлявшие его прислуживать себе.

Вальтер Аудизио не спал. Он лежал в постели в одной из комнат дворца Кузани, с высокой температурой.

Для тех, кто придерживался кредо Муссолини, это был самый черный день в их жизни. Шестидесятилетний Джиованни Руццини принимал участие в марше на Рим, сохранив до этих дней свою черную рубашку на память о тех событиях. Сейчас же он, капитан армии Республики Сало, валялся на койке в больнице Корсо-Порта-Романа с партизанской пулей в ноге, прислушиваясь к гвалту и шуму с площади Пьяцца ле Лорето, находившейся в одном квартале от больницы, которые явственно доносились через раскрытое окно. С глубоким разочарованием он сказал своему соседу по палате:

— Точно я пока не знаю, но мне кажется, что все потеряно. Может, я и был не прав, но я до сих пор верю в него.