СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

В большей части писем, которые получал Эйзенхауэр о Маккарти, говорилось: "...в его силе есть что-то такое, что способно разрушить нашу систему правления". Он презрительно фыркнул на такие подозрения: "Когда подобное заявление делается в такой неприкрытой форме, как эта, оно мгновенно становится смехотворным". Он также с насмешкой отнесся к утверждению Адлая Стивенсона, "что Республиканская партия состоит из двух частей: одна половина — Эйзенхауэр, другая — Маккарти". Когда на пресс-конференции Эйзенхауэра попросили прокомментировать это заявление, он ответил: "Рискуя показаться эгоистом, я скажу — «чепуха»" *10.

Таким образом, Эйзенхауэр вновь решил: Маккарти не представляет большой угрозы ни для страны, ни для партии, как многие считали. Что же касается сил, которые Маккарти представлял, и методов, которые он использовал, то это было другое дело. " В Республиканской партии есть некая реакционная группа лиц, которая ненавидит и презирает все то, за что стою я", — сказал он Робинсону. Если бы республиканские лидеры выполняли свои обязанности так, как надо, считал он, то влияние Маккарти уже давно ограничилось бы его собственной сферой. Особенно его разочаровал Ноулэнд. Эйзенхауэр так писал о лидере большинства в Сенате: "Жаль, что его мудрость, рассудительность, такт и чувство юмора находятся далеко позади его честолюбия". А вообще о методах Маккарти Эйзенхауэр высказался кратко: "Я презираю их" *11.

Тем не менее он считал, что многие близкие его друзья, призывавшие публично заклеймить Маккарти какими-нибудь обидными прозвищами, были не правы — это лишь превратит "президентство в насмешку и в конце концов сделает граждан нашей страны действительно несчастными". Вместо того чтобы высказываться по этому поводу, он продолжал следовать принципу, которого придерживался всю жизнь и о котором так часто и горячо говорил: "Избегать публичного упоминания любой фамилии, за исключением случаев, когда это делается с добрым намерением или в подтверждение того же; всю критику приберегите для частных собраний; на публике говорите о людях только хорошее" *1|2.

Здравая позиция, но Эйзенхауэр следовал и другим принципам, и один из них — лояльность. В конце концов, он был не только главнокомандующим, но также бывшим начальником штаба армии, на которую так злобно нападал Маккарти. Он был верховным главнокомандующим в 1944 году; по его приказу генерал Цвикер, выпускник академии в Уэст-Пойнте, начальник штаба 2-й дивизии, высадившийся на берег с морским десантом в день "Д", был ранен и награжден орденом. После войны Цвикер сделал отличную карьеру. Теперь Эйзенхауэр стоял рядом с Цвикером, о котором Маккарти говорил, что он недостоин носить военную форму. Можно было подумать: подобные нападки на такого рода людей побудят Эйзенхауэра к действию. Он сам как-то сказал (о лидерах республиканцев в Сенате): "Они, по-видимому, сами не представляют, когда наступает такой момент, что уговоры надо оставить и начать бороться до конца. Каждый человек, рассчитывающий стать настоящим лидером, должен быть готов к борьбе, если такой момент наступит; если же он не готов к этому, люди в конце концов станут игнорировать его" *13. И все же, несмотря на крайне вызывающие провокационные заявления Маккарти, Эйзенхауэр не мог отказаться от своего "мягкоречия".

Следующий скандал разразился, когда Маккарти объявил: он будет продолжать участвовать в заседаниях комиссии с правом голоса, несмотря на то что сам находился под следствием, как и армия (которая обвинила Роя Кона, советника в подкомиссии у Маккарти, в использовании своего положения — оказании давления с целью получения определенных привилегий для Дэвида Шайна, своего бывшего партнера, призванного в армию). На брифинге перед пресс-конференцией мнения советников Эйзенхауэра по поводу того, как же отреагировать в данном случае, разделились. Джерри Пирсонс, наиболее консервативный из советников, хотел, чтобы Президент заявил: вопрос о том, может или не может голосовать Маккарти, должен решаться Сенатом. Хэгерти, Катлер и другие утверждали, что Президент является моральным лидером нации, и если он не возвысит свой голос, то "будет сражен этим одним голосом". Эйзенхауэр прервал их спор: "Послушайте, я сам точно знаю, что собираюсь сказать. Я собираюсь сказать, что Маккарти не может сидеть в качестве судьи. Я уже принял решение: с Джо невозможно иметь дело, и к черту все попытки к достижению компромисса!" *14

Однако на пресс-конференции он все-таки не поставил вопрос так жестко. "Я категорически заявляю, — сказал он, — что в Америке человек, являющийся прямой или косвенной стороной в споре, не может выступать в качестве судьи своего собственного дела, и я полагаю, что никто из руководства не может избежать ответственности за попрание этой традиции" *15. С таким заявлением никто не мог не согласиться; Маккарти был "отшлепан" и отказался от своего требования иметь голос, но он все же сохранил свое право подвергать перекрестному допросу свидетелей. Ну и конечно, он сохранил свое право направлять повестки с вызовом на расследование.

Вот этот последний пункт вызывал беспокойство у Эйзенхауэра. Он не хотел, чтобы Маккарти в состоянии своей перманентной ярости требовал вызова к себе на ковер сотрудников исполнительного аппарата Президента, и тем более, чтобы их ответы протоколировались. Президент настаивал на своей точке зрения: маккартизм основан на страхе, однако не хотел признать, что и сам он испытывал страх. Он опасался, что Маккарти сможет раньше него знакомиться с протоколами допросов правительственных служащих, попавших в его сеть. 29 марта он опять попросил Браунелла подготовить заявление, которое можно использовать в случае, если ему придется приказать своим подчиненным не являться на вызов Маккарти.

Но самые большие опасения у Эйзенхауэра были связаны с делом Оппенгеймера. Указание Эйзенхауэра лишить Оппенгеймера допуска к совершенно секретным делам до окончания результатов расследования было дано как секретное поручение, но слухи о нем неминуемо стали просачиваться. Больше всего тревожило Эйзенхауэра обвинение, выдвинутое Маккарти, что разработка водородной бомбы была задержана на восемнадцать месяцев, "потому что в правительстве были красные". Это утверждение Джо делало положение Оппенгеймера весьма неприятным.

"Мы должны двигаться быстро, — писал Хэгерти, — до того как Маккарти нарушит ход расследования дела Оппенгеймера, в противном случае будет скандал". Хэгерти был обеспокоен возможным влиянием этого дела на мнение общественности: "Это только вопрос времени: сначала кто-нибудь докопается до него, а потом все раздуют его широко, — если это произойдет, то здесь у нас будет самая величайшая новость — настоящая сенсация" *16. Эйзенхауэр же опасался чего-то большего, чем влияния на общественное мнение; он гадал, как это может отразиться на моральном состоянии американских ученых и на состоянии обороны страны.