СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Эйзенхауэра спросили, может ли он дать какой-либо совет молодым людям в пограничных штатах, которые этой осенью станут посещать десегрегированные школы. Эйзенхауэр сразу же подумал о белых, а не о черных детях. Он сказал, что понимает, "как трудно через закон и через использование силы изменить сердце человека". "Юг, — сказал он, — полон людьми доброй воли, но они не единственные, которых мы теперь слышим". Эйзенхауэр осудил "людей... настолько наполненных предрассудками, что они прибегают к насилию; то же самое можно сказать и о другой стороне — это люди, которые хотят решить все сегодня". (Сравнение Эйзенхауэром активистов борьбы за гражданские права с бесчинствующей на Юге толпой привело в ярость Национальную ассоциацию содействия прогрессу цветного населения.) Эйзенхауэр также сказал: "Мы должны все... помочь осуществить преобразование духа так, чтобы экстремисты с обеих сторон не нанесли поражение разумному, логическому завершению всего этого дела, то есть признанию равенства людей". Это высказывание дало повод для следующего вопроса. Одобрил ли Эйзенхауэр решение по делу Брауна, или он просто согласился с ним, как это отразила Республиканская партия в своей выборной платформе? Эйзенхауэр дал такой ответ: "Я думаю, не имеет значения, одобрил я это дело или нет. Конституция действует так, как ее интерпретирует Верховный суд; и я должен подчиняться этому правилу, делая все возможное, чтобы обеспечить соблюдение Конституции в стране" *11.

Такое вот отношение он демонстрировал в течение всей выборной кампании. Он отказался обсуждать дело Брауна или вопрос о десегрегации, за исключением отказа от дискриминации негров в Вашингтоне, в армии и ВМФ, что, как он отмечал с гордостью, произошло по его указанию. Поскольку десегрегация не была той темой, которую демократы могли поднять, Эйзенхауэру удалось успешно отложить ее еще на один год. Но какова была цена, которую за это заплатили дети, и особенно жившие на Юге чернокожие, никто не может сказать.

Еще до конференции Эйзенхауэр предупредил республиканцев: если они выдвинут его, он не будет организовывать активную широкомасштабную выборную кампанию. Вместо этого он намеревался выступить пять или шесть раз по национальному телевидению. Одна из причин — состояние его здоровья; другая — в отличие от кампании 1952 года у него уже был наработанный авторитет; третьей причиной была его занятость — президент просто не имел возможности тратить время на участие в предвыборных мероприятиях в отличие от предыдущей выборной кампании, когда он был только кандидатом в президенты. Через месяц после выдвижения кандидатом в президенты, 19 сентября, он выступил по телевидению со своим первым обращением. Он трезво обрисовал положение в мире и подчеркнул роль Администрации в его сохранении. Он отверг призыв Стивенсона запретить ядерные испытания как "театральный жест" *12 .

Личный взгляд Эйзенхауэра на оппозицию был более чем скептический. Он сказал Груентеру: "Стивенсон и Кефауэр вместе представляют собой самую жалкую и слабую пару, которая когда-либо претендовала на высшие посты в нашем государстве". Эйзенхауэр никогда не сомневался, что он и Никсон одержат победу, поэтому со спокойной душой предоставил Никсону заниматься всей работой, связанной с выборной кампанией. Но, как и в 1952 году, республиканцы — профессиональные политики могли нервничать и предполагать, что все идет вкривь и вкось. "Я заметил, что по мере приближения дня выборов, — писал Эйзенхауэр Груентеру, — всех одолевает нервное возбуждение. Вы встречаете человека, который пребывает в истерическом состоянии от уверенности в решающей победе, а через некоторое время в тот же день вечером вы видите этого же самого человека с лицом, вытянутым от испуга" *13.

Национальный совет Республиканской партии настаивал, чтобы Эйзенхауэр выступал чаще. И Эйзенхауэр убедил себя, что это необходимо. Он объяснил Сведу, что хочет не только победить, а победить решающим большинством. Без такого мандата избирателей, считал он, "я бы не желал быть вообще избранным". Свое желание он объяснил двумя причинами. Во-первых, его деятельность по "реформированию и ремонту" Республиканской партии была далека от завершения, а его влияние на партию в значительной мере будет зависеть от того, с какими результатами будет одержана победа. Во-вторых, он ожидал, что демократы сохранят большинство и в Сенате, и в Палате представителей. Работа с демократами, хотя для Эйзенхауэра она во многих случаях была проще, чем с республиканцами, также будет зависеть от того, с какими результатами будет одержана победа. Поэтому он решил "совершить некоторые поездки в ходе кампании" и выступить с речами в полдюжине городов. Отчасти эти поездки он совершал ради удовольствия — он любил путешествовать, а отчасти ради того, чтобы "доказать американскому народу: я достаточно здоровый индивид" *14.

Но была одна проблема, которая заставляла его действовать, — призыв Стивенсона к запрещению испытаний атомного оружия. И поскольку проблема существовала, поскольку существовал и повод для возрастающего презрения к Стивенсону со стороны Эйзенхауэра, а именно: неумелая и запутанная постановка проблемы, а также способ ее использования Стивенсоном. В намерениях Стивенсона действительно была мешанина: он ратовал за отмену призыва в армию, за прекращение ядерных испытаний и в то же время призывал значительно увеличить ассигнования на создание ракет. Эйзенхауэр считал, что ядерные испытания — слишком сложная и опасная тема, чтобы ее муссировать во время политической кампании. Он предпочел бы оставить ее в покое. Советники говорили Стивенсону, что его попытки атаковать Эйзенхауэра по любому вопросу, касающемуся национальной обороны, будут выглядеть глупо. Тем не менее Стивенсон настоял на том, чтобы вопрос о прекращении ядерных испытаний стал главной темой его предвыборной кампании, что и завело его в тупик.

Весь сентябрь англичане и французы продолжали оказывать давление на Насера, поскольку Эйзенхауэр призывал их действовать без спешки. Тем временем шпионский самолет У-2 был готов к эксплуатации. В результате полетов этого самолета на Среднем Востоке обнаружилось, что Израиль проводит мобилизацию и имеет на вооружении около шестидесяти французских реактивных самолетов "Мистэр". Эйзенхауэр пришел в ярость — ведь в соответствии с трехсторонней декларацией 1950 года Соединенные Штаты, Соединенное Королевство и Франция обязались поддерживать статус-кво на Среднем Востоке в отношении вооружений и границ. Франция ранее попросила разрешения у американцев (и получила его) продать "Мистэры" Израилю, но только двадцать шесть, а не шестьдесят. Таким образом, Эйзенхауэр узнал, что французы вооружали Израиль в нарушение соглашения 1950 года и лгали американцам в этом вопросе.