СТИВЕН АМБРОЗ - Эйзенхауэр. Солдат и Президент

Только в письмах Мейми он мог отвлечься от операции "Овер-лорд". Он выражал в них свои глубинные чувства. Он ненавидел войну и необходимость посылать парней на смерть. "Как я хочу, чтобы эта жестокая война побыстрее закончилась", — писал он Мейми. Именно ему приходилось суммировать потери, которых было немало в воздушной войне, но которых будет значительно больше с началом вторжения. Подсчет человеческих жертв был "ужасно печальным делом". Сердце у него разрывалось, стоило ему подумать, "сколько молодых людей сгинуло навеки", и, хотя он выработал у себя "защитный панцирь", он не мог "убежать от того факта, что известия о жертвах приносят боль и горе в семьи по всей стране. Матерям, отцам, братьям, сестрам, женам и друзьям трудно примириться с успокоительной философией и сохранить веру в вечную справедливость. Война требует настоящей твердости духа не только от солдат, которые должны терпеть, но и от домашних, которые вынуждены жертвовать лучшим из того, что имеют".

"Я думаю, что все эти беды и испытания ниспосланы в мир из-за какой-то великой слабости, — писал он в другом письме, — но хочется думать, что человеческий ум, не говоря уже о его духе, должен найти способ побороть войну. Впрочем, человечество пытается с этим справиться уже многие сотни лет, и его неудача лишь добавляет пессимизма человеку, который попал в трудное положение!" *17

Контраст между Эйзенхауэром и теми генералами, которые гордились войной, неизмерим. Неудивительно, что в 1940-х годах миллионы американцев чувствовали, что уж если их близкому человеку предстоит идти на войну, то пусть его командиром будет генерал Эйзенхауэр. Пэттон, Макартур, Брэдли, Маршалл и другие — все имели свои сильные стороны, но только Эйзенхауэру было свойственно столь острое чувство горя, которое вызывали потери близких дома.

Это переживание Эйзенхауэра имело столь глубокие корни, что не оставляло его всю жизнь. Во время съемки в 1964 году телевизионного фильма Уолтера Кронкайта "День "Д" плюс 20" Кронкайт спросил у него о впечатлениях по возвращении в Нормандию. Отвечая, он заговорил не о танках, орудиях, самолетах, судах, не о личностях командующих и их оппонентов и не о победе. Вместо этого он заговорил о семьях американцев, похороненных на американском кладбище в Нормандии. Он сказал, что, когда бы ни приходил сюда, не мог не думать о том, какое благословение для него и Мейми их внуки и как печально думать о тех парах в Америке, которые лишены такого счастья, поскольку их единственный сын похоронен во Франции.

Одна из причин, скорее рациональная, чем эмоциональная, его заботы о войсках заключалась в понимании того факта, что, хотя ВШСЭС, генералы и адмиралы могут спланировать, подготовить почву, оказать поддержку, обеспечить необходимое снабжение, обмануть немцев и бесчисленным числом других методов способствовать победе, в конечном счете успех зависел от пехотинца на побережье Нормандии. Если он решит идти вперед под немецким огнем, операция "Оверлорд" будет успешной. Если он спрячется за вытащенным на землю десантным транспортом, операция провалится. Все операции в конце концов упираются в это.

Вот почему Эйзенхауэр проводил много времени перед днем "Д" в войсках. Он хотел, чтобы его увидело большинство солдат. Он был уверен, что каждый солдат, которому предстоит высаживаться на берег в день "Д", должен иметь возможность, по крайней мере, посмотреть на того человека, который посылает его в бой; он сам сумел поговорить с сотнями людей. За четыре месяца, с 1 февраля по 1 июня, он посетил двадцать шесть дивизий, двадцать четыре аэродрома, пять крейсеров и множество мастерских, складов, госпиталей и других военных учреждений. Люди собирались вокруг него, ломая субординацию, а он выступал с короткой речью и пожимал им руки.

Он всегда умел увидеть в рядовом личность. Другие генералы тоже подчас говорили с солдатами, но никто из них не обладал проникновенностью Эйзенхауэра. Брэдли, Пэттон, Монтгомери и остальные интересовались обычно военной специальностью, подготовкой, вооружением.

Первый вопрос Эйзенхауэра всегда был такой: "Из каких ты краев?" Ему хотелось знать об их семьях, чем они занимались ранее в Соединенных Штатах и что собираются делать после войны. Он любил поговорить с ними о скотоводческих фермах в Техасе, молочных фермах в Висконсине или же о лесозаготовках в Монтане. Для коллег Эйзенхауэра люди были солдатами; для Эйзенхауэра они были гражданами, временно против своей воли вовлеченными в войну, участие в которой они считали долгом. Его лицо светлело, когда он встречал парня из Канзаса; он не терял надежды встретить кого-нибудь из Абилина, но этого так и не случилось. Британцы и канадцы отвечали на дружелюбие, демократичность и любопытство Эйзенхауэра с той же искренностью, что и американцы.

Весной 1944 года он произнес перед выпускниками Сандхерста одну из своих лучших речей-экспромтов. Он говорил о великих ценностях и дал каждому понять, что их собственный шанс на счастливую приличную жизнь непосредственно связан с операцией "Оверлорд". Он напомнил им о великих традициях Сандхерста. Он говорил новоиспеченным офицерам, что они должны быть отцами своим солдатам, даже если те вдвое старше их, что они должны защищать своих солдат, стоять за них горой, даже если те совершили нарушение. Их роты, говорил он, садясь на своего любимого конька, должны быть большими семьями, а они должны быть главами этих семей, обеспечивающими порядок, подготовку людей, оснащенность их всем необходимым и постоянную готовность к бою. Реакция выпускников Сандхерста, как свидетельствует Тор Смит, офицер из отдела общественных взаимоотношений ВШСЭС, была "великолепной. Они буквально влюбились в него" *18.

По самой решительной рекомендации Эйзенхауэра Маршалл назначил командующим 1-й американской армией Брэдли. Командующим армией второго эшелона, 3-й, Эйзенхауэр назначил Пэттона. До активизации 3-й армии роль Пэттона заключалась в командовании фиктивной группой армий в Дувре, что входило в план дезинформации немцев. Это отвлекало Пэттона от активных приготовлений и делало его более, чем обычно, нервным и раздражительным. Чтобы стать еще заметнее для немцев, он участвовал во многих публичных мероприятиях. 25 апреля на открытии клуба, устроенного британскими женщинами для американских служащих, он говорил об англо-американском единстве. Он убеждал аудиторию в важности этого предмета, "поскольку очевидно, что британцам и американцам предстоит править миром, и чем лучше мы знаем друг друга, тем увереннее справимся с этой ролью". Репортер, писавший отчет об этом событии, заявление Пэттона передал по телеграфу, и оно широко разошлось по миру. Разразилась буря критики, и Эйзенхауэр получил очередную проблему. Огорченный Маршалл прислал Эйзенхауэру телеграмму. Начальник штаба писал, что он только что отправил в Сенат список на присвоение очередных воинских званий и фамилия Пэттона в этом списке есть. Маршалл горестно отмечает, что "интервью Пэттона, видимо, определило судьбу всего списка!". Он просил Эйзенхауэра разобраться и доложить *19.