Александр Кацура - Дуэль в истории России

Возвратись из ссылки, Пушкин вызвал Толстого на дуэль. На дуэльном поле могли сойтись два ярких бретера, впрочем столь разных и по характеру, и по возрасту. Иные уже думали, что Пушкин обречен, потому что Толстой никогда не промахивался. Но мудрые друзья нашли средства помирить их, и поэт охотно сдружился с «картежной шайки атаманом».

Более того, когда Пушкин через несколько лет задумает жениться на Наталье Гончаровой, в сваты он выберет именно графа Федора Толстого.

А. А. Стахович, современник Толстого, записал такую историю, не ручаясь, впрочем, за ее достоверность: «Толстой был дружен с одним известным поэтом, лихим кутилой и остроумным человеком, остроты которого бывали чересчур колки и язвительны. Раз на одной холостой пирушке один молодой человек не вынес его насмешек и вызвал остряка на дуэль. Озадаченный и отчасти сконфуженный поэт передал об этом «неожиданном пассаже» своему другу Толстому, который в соседней комнате метал банк. Толстой передал кому-то метать банк, пошел в другую комнату и, не говоря ни слова, дал пощечину молодому человеку, вызвавшему на дуэль его друга. Решено было драться тотчас же; выбрали секундантов, сели на тройки, привезшие цыган, и поскакали за город. Через час Толстой, убив своего противника, вернулся и, шепнув своему другу, что стреляться ему не придется, спокойно продолжал метать банк».

А. П. Новосильцева в журнале «Русская старина» приводит такой рассказ о Толстом и его друге П. А. Нащокине: «Раз собралось у Толстого веселое общество на карточную игру и на попойку. Нащокин с кем-то повздорил. После обмена оскорбительных слов он вызвал противника на дуэль и выбрал секундантом своего друга. Согласились драться следующим утром.

На другой день, за час до назначенного времени, Нащокин вошел в комнату графа, которого застал еще в постели. Перед ним стояла полуопорожненная бутылка рома.

— Что ты это ни свет ни заря ромом-то пробавляешься! заметил Петр Александрович.

— Ведь не чайком же мне пробавляться.

— И то! Так угости уж и меня, — он выпил стакан и продолжал. — Однако, вставай, не то мы опоздаем.

— Да уж ты и так опоздал, — отвечал, смеясь, Толстой. — Как! Ты был оскорблен под моим кровом и вообразил, что я допущу тебя до дуэли! Я один был вправе за тебя отомстить, ты назначил этому молодцу встречу в восемь часов, а я дрался с ним в шесть: он убит».

С. Л. Толстой подтвердил эту историю из другого источника: «Я слышал от моего отца следующую версию этого рассказа: на одном вечере один приятель Толстого сообщил ему, что только что был вызван на дуэль, и просил быть его секундантом. Толстой согласился, и дуэль была назначена на другой день в 11 часов утра; приятель должен был заехать к Толстому и вместе с ним ехать на место дуэли. На другой день в условленное время приятель Толстого приехал к нему, застал его спящим и разбудил.

— В чем дело? — спросонья спросил Толстой.

— Разве ты забыл, — робко спросил приятель, — что ты обещал мне быть моим секундантом?

— Это уже не нужно, — ответил Толстой. — Я его убил.

Оказалось, что накануне Толстой, не говоря ни слова своему приятелю, вызвал его обидчика, условился стреляться в 6 часов утра, убил его, вернулся домой и лег спать».

Сергей Львович оставил, кстати, со слов Булгарина, описание внешности «американца»: «Федор Иванович был среднего роста, плотен, силен, красив и хорошо сложен, лицо его было кругло, полно и смугло, вьющиеся волосы были черны и густы, черные глаза его блестели, а когда он сердился, страшно было заглянуть ему в глаза».

Писательница М. Ф. Каменская, двоюродная племянница Толстого, рассказывала о своем двоюродном дяде: «Убитых им на дуэли он насчитывал одиннадцать человек. Он аккуратно записывал имена убитых в свой синодик. У него было 12 человек детей, которые все умерли во младенчестве, кроме двух дочерей. По мере того как умирали дети, он вычеркивал из своего синодика по одному имени из убитых им людей и ставил сбоку слово «квит». Когда же у него умер одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им и сказал: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Этот цыганеночек была Прасковья Федоровна, впоследствии жена B.C. Перфильева».

«Прелестная умная девочка», умершая одиннадцатой, была юная графиня Сарра, поэтесса такого необыкновенного дарования, что ее успел заметить Белинский, назвавший ее «особенно замечательной» среди женщин-писательниц. Но она, разделив печальную судьбу остальных детей, умерла неполных семнадцати лет. В 1839 году посмертно вышла ее книга «Сочинения в стихах и прозе графини С. Ф. Толстой».

Божий суд, что называется, Толстого постиг. Что же до кары земной, должной воспоследовать согласно «Артикулам» и «Манифестам», то напускная строгость судов всякий раз сводилась на нет конфирмациями царя, и Толстой не был исключением. Да и мог ли поступать Александр I иначе, когда сам на Венском конгрессе собирался вызвать Меттерниха из-за спора о Польше и Саксонии? Между прочим, царь с удовольствием хранил великолепный дуэльный гарнитур из Польши и пару дуэльных пистолетов английской работы. По словам декабриста Волконского, «дуэль почиталась государем как горькая необходимость в условиях общественных. Преследование, как за убийство, не признавалось им, в его благородных понятиях, правильным».

Толстой-американец тоже не видел в дуэльном убийстве большого греха — правда, трудно утверждать, что в первую очередь из соображений благородства. Он выходил на поединок, как на спортивное состязание, само участие в котором важнее любого приза, а результат как будто бы не имеет значения.

Впрочем, Толстой всегда побеждал…

Первая четверть XIX века в Российской империи закончилась восстанием декабристов и его поражением. Наступившая политическая реакция нисколько, однако, не повлияла на ту сторону русской жизни, которая была связана с поединками чести. Напротив, отношение властей к дуэлянтам стало еще более либеральным. Угроза повешения — по законам Петра и Екатерины — никого не волновала, поскольку ни разу в течение столетия не была исполнена. До суда дело доходило редко, а когда доходило, то не было ни одного случая, чтобы суд, как писал известный русский юрист Таганцев, «не просил бы Императорское Величество смягчить и без того снисходительные законы наши о поединках».