Александр Кацура - Дуэль в истории России

Барон Георг Геккерн (некоторое время назад, после усыновления его нидерландским посланником, Дантес принял это новое имя) дал понять, что он ухаживал на самом деле за старшей Гончаровой, за Катрин. И даже намерен на ней жениться. Пушкин, как рассказывал позже барон Фризенгоф, муж Александрины Гончаровой (Ази), «отказал в своем доме Геккерну и кончил тем, что заявил: либо тот женится, либо будут драться».

Вопрос о замужестве Екатерины Николаевны был решен. Начались переговоры, предшествующие официальной помолвке и последующему бракосочетанию. Все, быть может, шло бы своим чередом, но странные события стали наползать друг на друга. Коварная Идалия Полетика заманила в свой дом Наталью Николаевну, причем сама покинула его. Приехав, Натали застала лишь одного Дантеса. Как писала много позже А. П. Арапова, дочь Натальи Николаевны от второго брака, Дантес приложил к виску пистолет и сказал, что застрелится, если Натали не отдаст ему себя. Наталья Николаевна была в смятении. Положение спасла внезапно явившаяся дочь хозяйки дома.

Не все верят в точность свидетельства Араповой. Есть несколько версий в отношении сроков и точных деталей встречи на квартире Полетики. Но как бы там ни было, Пушкин знал об этом навязанном его жене свидании, понимал, что козни не прекращаются.

Он догадывался, что гнусные безыменные письма — дело рук Геккернов. В этом его убедило многое. Письма были посланы не просто его друзьям, но именно членам «карамзинского кружка», где крутился и Дантес-Геккерн. Пушкин даже интересовался сортом бумаги, на которой были написаны «шутовские дипломы», и лицейский приятель М. Л. Яковлев сообщил ему, что это бумага иностранного производства, которой, скорее всего, пользуются в дипломатических домах. И когда Пушкин послал оскорбительное письмо Геккерну-старшему, он знал, что делает. Положение уже не могла спасти и состоявшаяся свадьба барона Георга Геккерна и Екатерины Николаевны Гончаровой (10 января 1837 года). Так что Пушкин стрелялся уже с родственником.

Последние месяцы и недели своей жизни Пушкин был страшно одинок. Не только свет отвернулся от него, его внутреннюю драму не понимали даже близкие друзья. В ноябрьской схватке Пушкин победил Геккернов, бросил их в грязь. А свет, блестящий и пустой, увидел все наоборот. Все считали Пушкина несносным, а красавца кавалергарда жалели. Гуляло мнение, что Дантес, предложив руку Екатерине Гончаровой, рыцарски жертвовал собой ради спасения чести своей возлюбленной. «Геккерн-Дантес женится! — писала в письме к мужу графиня С. А. Бобринская. — … Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина».

«Дуэль произошла оттого, — писала Анна Андреевна Ахматова, — что геккерновская версия взяла верх над пушкинской и Пушкин увидел свою жену, т. е. себя, опозоренным в глазах света». Но этого мало сказать. Так называемый высший свет поставил на одну доску молодого, пустого, ветреного офицера и национального гения. Может быть, они не знали, что таких пустых красавчиков — толпы, а гений рождается раз в сто лет? Может быть, они не догадывались, что Пушкин — гений? Что он опора и надежда всей национальной культуры? С легкостью необыкновенной они приняли сторону пустого красавчика.

Как ни странно, слабую попытку предотвратить назревавший трагический поединок предпринял Николай I. Об этом много позже царь рассказал барону Модесту Корфу. В дневнике барона сохранился рассказ императора о Пушкине и его жене: «Под конец его жизни, встречаясь часто с его женою, которую я искренне любил и теперь люблю как очень добрую женщину, я раз как-то разговорился с нею о камеражах (сплетнях), которым ее красота подвергает ее в обществе; я советовал ей быть как можно осторожнее и беречь свою репутацию сколько для нее самой, столько и для счастья мужа при известной его ревности. Она, видно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мной, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня иного? спросил я его. — Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женой. — Через три дня потом был его последний дуэль».

Если тут нет путаницы в датах, то царь пытался давать свои советы в самый острый момент. Во второй половине января Дантес, уже женатый, стал вновь оказывать Наталье Николаевне знаки внимания более чем откровенные. Он словно чувствовал свою безнаказанность, вел себя развязно, в порыве какого-то взвинченного куража. Наталья Пушкина вела себя растерянно, а сам поэт чернел от досады. Взрыв случился 23 января на балу у обер-церемониймейстера двора графа Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова. Софья Карамзина спустя неделю писала в письме к Андрею Карамзину: «Считают, что на балу у Воронцовых в прошлую субботу раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом».

Через два дня после бала Пушкин, пребывая одновременно в черной меланхолии и ярости, отослал нидерландскому посланнику письмо столь оскорбительного содержания, что Геккерны при всей своей изворотливости не могли уклониться от дуэльного боя. Здесь, правда, надо сказать, что сам Дантес трусом отнюдь не был и дуэли как таковой не боялся. Куда больше ее страшился Геккерн-старший, видя тут опасность для карьеры.

Дантес же, по воспоминаниям В. Соллогуба, говорил, «что чувствует, что убьет Пушкина, а что с ним могут делать что хотят: на Кавказ, в крепость — куда угодно».

Между прочим, поскольку формально вызов прислали Геккерны, Пушкин владел правом выбора оружия. Он мог бы выбрать холодное оружие — в фехтовании у него было неоспоримое преимущество перед Дантесом, — но он выбрал пистолеты. Не только чтобы уравнять шансы противников, но и чтобы сделать исход дуэли более тяжким. Короче, Пушкин искал смерти. Не случайно его друг поэт Вяземский через несколько дней после дуэли твердо заявил о «роковом предопределении, которое стремило Пушкина к погибели».

Пушкин был не только сочинителем стихов и прозы. Он был еще и воином — по темпераменту, по силе. (Пойди он по военному поприщу, о чем он в юности думал, из него мог бы выйти второй Суворов.) И он вышел сражаться против толпы пошляков и глупцов, злодеев и негодяев, трусов и тупиц. Вышел сражаться с целым миром. Вышел, заранее обреченный. Он, храбрец и стрелок, вышел не с целью убить человека.

Убийство не принесло бы ему удовлетворения. Он вышел с тайной, подсознательной, целью погибнуть. И гибелью своей искупить грехи этого пошлого мира, а себе добыть желанный покой. И этой цели он достиг.

О подробностях последней дуэли Пушкина мы знаем из воспоминаний секунданта поэта — Константина Данзаса, записанных одним из биографов Пушкина — А. П. Аммосовым: «С… роковой бумагой (условия дуэли. — А. К.) Данзас возвратился к Пушкину. Он застал его дома, одного. Не прочитав даже условий, Пушкин согласился на все. В разговоре о предстоящей дуэли Данзас заметил ему, что, по его мнению, он бы должен был стреляться с бароном Геккерном, отцом, а не с сыном, так как оскорбительное письмо он написал Геккерну, а не Дантесу. На это Пушкин ему отвечал, что Геккерн, по официальному своему положению, драться не может.