Николай Иванов - Воспоминания театрального антрепренера

Я в это время был в Москве и тоже присутствовал на этом памятном зрелище. Совершенно случайно столкнулся я в толпе народа с Ленским.

— Плачь! — сказал он мне. — Смотри чего мы лишаемся…

Между прочим, я припомнил ему, что он сам когда-то говорил, что оба театра, и Большой, и Малый, снабжены многочисленными кранами, вполне охраняющими их от пожара.

— И если действительно имеются такие краны, закончил я, — то отчего около них не дежурили сторожа на всякий случай. Они бы моментально затопили весь театр водой.

— Разве не видишь как его затопили, — сказал с горькой улыбкой Ленский. — Так затопили, что и погасить не могут.

В купеческом клубе Ленский бывал часто. Все члены считали за особое удовольствие его посещения и на перебой старались ему угодить; он это высоко ценил и оказывал купеческому клубу видимое предпочтение перед всеми другими.

Купеческий клуб до сих пор сохранил о нем массу анекдотов, передаваемых из поколения в поколение. Вот два из них:

Как-то к Ленскому, стоявшему около клубского буфета, подходит какой-то господин, должно быть из провинциалов, и обращается с заискивающим вопросом:

— Кажется, имею удовольствие разговаривать с господином артистом Ленским?

— Да я с вами еще не разговариваю.

— Ну, полноте чваниться! О вас я много слышал хорошего…

— А мне о вас ничего хорошего не удавалось слышать!

— Хе-хе-хе! Ну, вот уж и пошел!.. Не хотите ли лучше со мной бутылочку вина распить?

— Зачем только раз пить, мы можем и несколько раз.

Случился, однажды, в клубе скандал: сидевшие в столовой два гостя поссорились и затем один другого ударил бутылкой по голове. Учинивших это безобразие торжественно повели в контору клуба для составления протокола, а вместе с ними пригласили туда же и Дмитрия Тимофеевича, как очевидца происшествия.

— Вы видели, — спрашивает Ленского дежурный старшина, составлявший протокол, — как г. N. ударил по голове г. Z.?

— Не видал, — ответил совершенно серьезно свидетель, — а слышал, что сильно ударили по чему-то пустому.

В заключение еще одна очень удачная шутка Ленского. Встречается он на Тверской с одним своим знакомым и спрашивает:

— Куда и откуда?

— Из дома, — отвечает тот, — к своему кредитору долг несу.

— Кто же тебе верит? Что это за феномен?

— Алексей Иванович Простой.

— Познакомь-ка меня с таким простым, от которого можно было бы деньгами позаимствоваться. Не одному тебе пользоваться его простотой…

В бытность мою казанским антрепренером в первой половине тридцатых годов, случилось мне познакомиться с горным инженером Василием Васильевичем Самойловым, впоследствии знаменитым петербургским артистом, через брата его Петра Васильевича, служившего у меня на драматических ролях. Василий Васильевич пребывал в то время в Казани на службе.

Петр Васильевич был даровитым актером и пользовался расположением публики, но неодолимая страсть к спиртным напиткам совершенно забивала его и часто даже лишала человеческого облика. За него нельзя было поручиться ни на одну минуту, — случалось так, что на репетиции он в сносном виде, а к спектаклю вдруг упивался, как выражаются, до положения риз. Через это происходили пертурбации с действующими лицами, — роли наскоро передавались другим, которые при поспешности не только не могли вникнуть в них, но не успевали даже порядком прочесть их, почему пьесы комкались, теряя всякий смысл и терпели фиаско.

Его сценическая игра много теряла от дурного зрения. Он видел на столько плохо, что принужден был измерять места на репетициях шагами и во время хода действия вечно заботиться о том, чтобы не отвлечься от расчета своего положения на сцене и не перепутаться входами, выходами, или чтобы не наткнуться на кого-нибудь из действующих лиц, а то и просто на мебель. Разумеется, такие мысли, вечно гнездящиеся в голове артиста, не позволяют ему увлечься, войти в роль всем своим дарованием и вдохновенно провести ее, — они его сдерживают, охлаждают. Потерей своего зрения, Петр Васильевич всецело был обязан своей пагубной страсти к вину; в молодости, по его словам, он обладал прекрасным зрением.

Однажды, рано утром, мне докладывают, что пришел Петр Васильевич и требует настоятельно видеть меня по весьма важному делу. Предполагая, что он пожаловал ко мне за авансом, — я сказался еще спящим и велел ему явиться в контору театра во время репетиции. Но он еще раз заявил, что дело неотложное и требующее немедленного разговора со мной. Делать было нечего, пришлось к нему выйти.

— На вас все упование! — встретил он меня, по обыкновению, ажитированно.

— Что такое?

— Вася наскандалил!

— Где и как?

— Вчера был торжественный обед по случаю закладки какого-то казенного здания и на нем присутствовал брат, в числе других почетных представителей города. Тотчас же после последнего блюда, губернатор сказался крайне уставшим и уехал. По этому поводу, неосторожный на язык, Вася заметил довольно громко своим соседям: «мы его скоро из окна увидим, — теперь он пойдет домой, возьмет под мышку подушку и отправится напротив». И при этом указал на дом предводителя дворянства, жена которого действительно слишком благоволила к губернатору. Предводитель это услыхал и, в благородном негодовании, сказал брату какую-то дерзость, на которую Вася не утерпел ответить еще более резко. Теперь он принужден подать в отставку, да уж даже и подал.

— Чем же я-то могу для него быть полезным? — в недоумении спросил я Петра Васильевича.

— Примите его к себе актером!

— Да он может быть к сцене не чувствует никакого призвания?

— Как не чувствует? — удивился Самойлов, — Обязательно чувствует. Вся наша семья по актерскому складу создана…

— Ладно, приводите его сегодня на репетицию, — потолкуем… Василий Васильевич явился в назначенное время в сопровождении брата и повторил мне рассказ о своей неприятности с предводителем. Мы с ним сговорились о дебютах, при чем он непременно желал выступить в оперных партиях, так как обладал очень приятным тенором. Чрез несколько дней состоялись его дебюты, сопровождавшиеся успехом, но не выказавшие тогда в нем особого дарования, которое сделалось так знаменито впоследствии. Первый раз он выступил в одноактной оперетте «Дом сумасшедших», второй — в трехактной опере «Женщина-лунатик». Я ему положил, как начинающему, небольшое жалованье, что-то около двадцати рублей в месяц и он был этим, кажется, доволен. Прослужил он у меня, однако, не особенно долго. Вскоре по выходе в отставку, он получил из Петербурга от отца письмо, которым вызывался на службу в столичном театре. Письмо было крайне минорного тона, в нем проглядывал родительский упрек легкомысленному сыну, доставившему неутешное огорчение, но в заключение было радостно сообщено, что прием Василия Васильевича на императорскую сцену состоялся по милостивому вниманию государя Николая Павловича к престарелому актеру Василию Михайловичу Самойлову.