Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

— А вам она нравится?

— Еще бы! Это роскошь!

— Ну, так возьмите ее себе…

— Ах, что вы, что вы! — откажется для виду подруга. — Не надо! С какой стати! Эта вещь очень дорогая!…

— Возьмите! У меня есть другая, почти такая же…

— Нет, ни за что не возьму…

— Я на вас обижусь!

— Ну, уж если вы так, то… давайте! Но я непременно вас отдарю…

— Ну, вот еще пустяки!

И, разумеется, тем дело кончалось. Никаких отдариваний никогда не было.

— Юлия Николаевна! Я в страшной крайности…

— Ах, неужели?

— Предстоит опись имущества… и должен-то я гроши в сущности…

— Вы не допускайте до описи… Как же это можно… У вас, кажется, дети…

— И рад бы не допустить, да выплатить долга нечем…

— У меня займите… Я вас выручу… Вам сколько надо? Говорите, не стесняйтесь.

— Триста рублей.

— Ну, хорошо, завтра на репетицию привезу.

И таких просителей у нее было ежедневно по несколько человек. Она раздавала деньги без счету и ни с кого не получала долгов. А если, бывало, и найдется человек с честными правилами и, поправясь обстоятельствами, вздумает возвратить ей долг, она наотрез получить его отказывалась.

— И охота вам помнить!… Потом когда-нибудь отдадите…

— Зачем же потом? Я теперь располагаю деньгами и считаю своею нравственною обязанностью возвратить вам ту сумму, которой вы меня выручили тогда-то…

— Спрячьте их, спрячьте! На черный день пригодятся…

Она всем напоминала черный день, а сама о существовании

такого не помнила. Юлия Николаевна полагала, что ее богатству не будет конца, а между тем конец был не за горами. Деньги истощались с неимоверною быстротою. К тому же случилось ей увлечься неким красивым юношей А. и уже в почтенном возрасте выйти за него замуж. Это была роковая ошибка Линской… Деньги проживались с удвоенной быстротой, у супруга всплывали долги, которые покрывались последними крохами этой доброй женщины, и, в конце концов, она осталась буквально без всего… Семейные огорчения и расстройство материальных средств подломили ее здоровье, и весною 1871 года она скончалась в нищете. Но ведь она получала жалованье? — возразят мне. — Да, получала, но оно все целиком уходило на выплату долгов, чужих долгов. Она последние месяцы доживала до того, что ей нечего было есть. Ее бесчисленные должники об этом хорошо знали, и никто не подал ей руку помощи. Ей не на что было купить лекарства, старые друзья великодушно подавали ей рубли… Боже! Неужели это только так бывает за кулисами?!.. Бывшую миллионершу хоронили по подписке… Это ли не плачевная судьба?..

Говоря про неудачи одной, кстати вспоминаю о неудачах другого. Этот другой — Петр Иванович Зубров, у которого под конец жизни «вышла линия на поломку ног». Петр Иванович был очень хорошим актером, все мы его любили за ум, веселость и простоту. Он был крайне покладистым, незлобивым и добрым. У него было несколько своеобразных, оригинальных черт в характере, но они не всякому бросались в глаза, их знали только некоторые, ближе знакомые с Зубровым, почему о них никогда не было разговоров и в закулисные анекдоты они не входили…

Петр Иванович питал большую приязнь к актеру Семенову. Они были всегда и везде вместе, за что их прозвали даже «аяксами». Однажды, в свободный от спектакля вечер, Зубров с своим другом отправились в немецкий клуб. Время провели они там очень весело: встретились со знакомыми, учинили попойку и разбрелись по домам в достаточно-нагруженном виде, то есть в таком, когда фантазия более всего разыгрывается не в пользу своего господина и ищет себе удовлетворения в совершенно бесполезных предприятиях, которые обыкновенно должны служить доказательством (кому— неизвестно) вменяемости субъекта.

— Извозчик! — крикнул было Семенов, выйдя из клуба, но Зубров его остановил.

— Не нужно, — сказал он, — погода превосходнейшая… Пройдемся пешком…

— Тяжело ведь…

— Ну, вот еще выдумал! Да я хоть по половице пройду и не покачнусь… Кроме того, эта прогулка нас освежит, и мы завтра не по чувствуем сегодняшней выпивки.

— Ну, пойдем, пожалуй…

Мирно беседуя, дошли они до Сенной площади, среди которой над Петром Ивановичем разразилась катастрофа. Он поскользнулся и так неудачно упал, что сломал себе правую ногу. Семенов сокрушенно покачал головой и произнес укоризненным тоном:

— Вот говорил я тебе: поедем да поедем, а ты: нет да нет, ну, вот и ори теперь…

— Судьба! — простонал Зубров. — Все судьба…

— Оно точно, а все-таки извозчика-то взять придется…

— Бери, скорей только…

Семенова вдруг обуяли материальные расчеты, и он не без сердца сказал:

— И отсюда извозчик берет четвертак и от клуба взял бы не больше, а пешком-то мы сколько продрали?.. Ты вот всегда так…

Привезли Зуброва домой, моментально послали за доктором-оператором Барчем, который умелою рукою вправил кости, сделал повязки и, кажется, через месяц выпустил его на сцену. Хотя Петр Иванович немного и прихрамывал, но играть все-таки мог. В конце концов он совершенно поправился и о поломе ноги даже забыл. В ту же зиму петербургская драматическая труппа устроила большой ужин в ресторане Донона, на Мойке, в честь гостившего тогда в столице Александра Николаевича Островского. Ужин этот затянулся далеко за полночь и имел симпатичный товарищеский характер. Только что мы встали из-за стола, как нам сообщили, что неподалеку от ресторана пожар. Несколько человек из компании, в том числе я и Яблочкин, отправились на место печального зрелища. Часа через два мы вернулись обратно к Донону и наткнулись тоже на невеселую картину. Зубров лежал на диване, а Барч что-то копошился около левой ноги его. Все участники ужина были встревожены и наперерыв ухаживали за больным.

— Что с ним?— спросил я у кого-то из присутствующих.

— Опять нога треснула…

— Почему? как?

— Неловко упал.

— Что же ему помогло свалиться?

— Поспорил он о чем-то с Бурдиным. Разговор завязался жаркий. Петр Иванович все шумел и налезал на своего оппонента, тот его слегка оттолкнул, а он не устоял и растянулся во весь рост, да так нехорошо, что сломал ногу…

Пока возились с Зубровым, стало рассветать. Время было под утро. Послали в какую-то больницу за носилками, на которые положили Петра Ивановича и отправили с наемными мужиками домой. Друг его, Семенов, взял сапог, снятый с больной ноги Зуброва, и торжественно понес его перед носилками. Нужно заметить, что Семенов был несколько навеселе и потому свои действия не подчинял рассудку. Многие из нас, ужинавших, пошли за носилками проводить до дому товарища, во-первых, чтобы смягчить впечатление его домашних, которые при виде необыкновенной ноши вообразили бы что-нибудь ужасное, и, во-вторых, для предупреждения каких либо недоразумений, возможных в дороге, в особенности же с таким ненадежным проводником, как Семенов.