Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

— Значит, так же как и вам не к лицу свободно разгуливать.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что вам не к лицу ходить без кандалов.

Вскоре после своей отставки, Василий Васильевич встретился в клубе художников с актером N., который в некоторых ролях пытался заменить его, но, разумеется, безуспешно.

— Как живете? — спросил Самойлов.

— Грустим, — ответил N.

— Что так?

— Ваша отставка произвела на всех нас удручающее впечатление.

— Ну? Будто бы?

— Честное слово! Вся сцена по вас грустить…

— Ах, передайте сцене, что я тоже грущу за нее, потому что на ней остались вы!

Самойлов почему-то терпеть не мог литераторов. Один только недавно умерший Дм. Дм. Минаев пользовался его симпатией.

— Ну, этот еще ничего! — говорил про него Василий Васильевич. — Это человек большого ума и дарования, кроме того, я люблю его за хороший нрав, а остальные все ничтожные люди…

Когда его просили принять участие в вечере, устраиваемом в пользу «литературного фонда», он раскричался:

— Ни за что! Чтобы я стал участвовать для этих разбойников, — никогда!… Лучше и не просите, пальцем не пошевельну для литературных людишек… Видеть не могу я этих писак противных…

В силу чего Самойлов питал такую ненависть к представителям литературы, — решить довольно трудно. Во все время его сценической деятельности писатели были самыми искренними его поклонниками, газеты и журналы постоянно отзывались о нем с энтузиазмом, драматурги подлаживались под его тон и делали в своих пьесах угодные ему роли, — все это, по-видимому, должно было бы служить прочным фундаментом дружбы его с литераторами, между тем, он ненавидел их всей душой. Что бы это значило, для меня осталось тайной…

Часто упоминая в своих воспоминаниях имя своего учителя и товарища Петра Андреевича Каратыгина, я ничего не сказал о нем, как о человеке. Это был замечательный добряк, всеми любимый и уважаемый товарищ. Его все бесконечно любили и, вместе с тем, побаивались попасть ему «на зуб». Он стяжал себе славу незаурядного остряка и каламбуриста. Петр Андреевич был необычайно веселый и интересный собеседник; как бы ни было велико общество, но он всегда завладевал всеобщим вниманием и составлял центр. В нем заключалось несколько дарований: он был хороший актер, прекрасный водевилист (оригинальных и переводных пьес у него около сотни), не дурный стихотворец, искусный художник и превосходный преподаватель драматического искусства. Его бойкие экспромты и меткие эпиграммы памятны многим до сих пор.

Однажды на завтраке у генерала Челищева, когда подали заливного поросенка, Петр Андреевич сказал:

«Ты славно сделал милый мой,

Что в ранней юности скончался,

А то бы вырос ты большой

И той же-б участи дождался».

Молоденькая Асенкова, исполняя роль мальчика-полковника в водевиле «Полковник старых времен», на репетиции по ходу пьесы вынула из ножен саблю и сделала ею честь.

— Что вы делаете?— спросил ее Каратыгин.

— Честь отдаю.

— А что же у вас останется?

Как-то назначены были в один спектакль две пьесы. Одна у Полевого драма «Купец Иголкин», другая Каратыгина— водевиль

«Архивариус». По объявленному порядку спектакля сначала должен был идти «Иголкин», в котором одну из больших ролей играл актер Борецкий, опоздавший к семи часам, то есть к началу представления. Нужно было поднимать занавес, а действующего лица нет. Режиссер Куликов метался в отчаянии по сцене и не знал, кем заменить неисполнительного актера.

— Чего ты сокрушаешься? — спросил его Петр Андреевича

— Да как же, пять минут восьмого, а спектакля нельзя начинать.

— Будем раньше играть «Архивариуса»?

— Никак невозможно, по афише сначала «Иголкин».

— Пустяки! Публика не поймет…

— Как не поймет?

— Да так: при открытии занавеса я сшиваю бумаги иголкой, — зрители и подумают, что это и есть иносказательный Иголкин.

Трагедия графа А.К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного» долгое время держалась в репертуаре Александринского театра и давала хорошие сборы. Разумеется, успех ее следует приписать не артистическому исполнению, а литературности произведения, верной обрисовке жизни отдаленного от нас времени и далее аксессуарам, которые действительно были художественны и выдерживали строгий стиль эпохи Грозного.

Когда приезжал гастролировать в Петербург московский премьер Шумский и когда он сыграл Иоанна Грозного в трагедии графа Толстого, Петр Андреевич сказал:

— Не счастливится графу Алексею Константиновичу…

— А что?— кто-то спросил его.

— Да как же: в его произведены мы видели Павла Васильевича, Василия Васильевича и Сергея Васильевича, — намекнул он на Васильева, Самойлова и Шумского, исполнявших главную роль в трагедии, — а Ивана Васильевича (Грозного) не видали.

Репетировали какую-то отчаянно-скучную пьесу. К третьему действию должен был приехать Монахов, в ней участвующей, но подошло время репетиции третьего акта, а его нет, как нет.

— Не приехал?— спрашивает режиссер Воронов у капельдинера, заведующая «отвозом» и «привозом» артистов.

— Карета за ними послана.

— А возвратилась ли она?

— Должна давно здесь быть.

— Поди, узнай.

Возвращается капельдинер обратно и заявляет:

— Г. Монахов приехали.

— Да где же он?

— Не могу знать, но кучер говорить, что привез.

— Иди и ищи.

Обежал капельдинер все уборные — нет, заглянул в режиссерскую— тоже, ни в бутафорской, ни в костюмерной тоже его не было.

— Нигде не нашел.

— Делать нечего, господа, будем репетировать без него, — сказал режиссер, — а Ипполита Ивановича подвергнуть штрафу.

По окончании репетиции, все участвующее вышли к подъезду и стали рассаживаться по каретам. Вдруг кто-то испуганно вскрикивает.

— Что такое?

— Кто-то в карете спит.

Подошли, взглянули — Монахов. Разбудили [14] Монахов в последние годы жизни предавался разгулу и на этот раз он не был вменяем после кутежа, совершенного накануне. .

— Что это вы, Ипполит Иванович?

— А уж разве приехали?

— Давно.

Петр Андреевич подошел к Монахову и сказал:

— Я не дивлюсь твоему безмятежному сну. Вероятно, ты в карете роль из новой пьесы учил?!

Как-то представляют Каратыгину провинциального актера, служившего когда-то, но не долго, на казенной сцене:'

— Вы, вероятно, его помните, как актера.

— О, да, я злопамятен, — ответил Петр Андреевич, сконфузив бедного актера, имевшего было намерение просить его содействия к поступлению вторично на сцену императорского театра.

Когда праздновали пятидесятилетней юбилей Каратыгина, явилась в его уборную депутация артистов, и один из них сказал прескучную речь, преисполненную чрезмерной лестью, которой не терпел Петр Андреевич никогда.