Александра Анисимова - На короткой волне

Что же так меня тревожит?.. Нехорошо, смутно на душе. Не верится, что придется расстаться с товарищами. Окончательно. Навсегда... Навсегда ли?..

И что сказать майору? Люблю ли его? Или просто благодарна за ласку, заботу, просто привязалась к нему?

...И снова в памяти встают бункера, короткие встречи в последние месяцы, переход через линию фронта и тревожный взгляд синих ласковых глаз.

А Молчанов?

Тревожно стучит сердце...

15

Через несколько дней после нашего приезда пришел Шатров и, заговорщически подмигивая, сказал:

- Пошли!

- Куда?

- Не любопытничай. Вот придем - увидишь.

Мы поднялись на второй этаж какого-то дома. Он поступал. Дверь открылась, и сейчас же кто-то повис у меня на шее.

- Асенька!

- Тоня!

Она ничуть не изменилась, пожалуй даже похорошела. Выполняя задания, она жила в центре большого города под видом портнихи. Среди ее клиенток были связные, доставляющие ей необходимые сведения. Рация, тщательно замаскированная, находилась в комнате. Даже хозяйка квартиры ничего не подозревала.

А на другой день мы с Шатровым встретили Ежи. У него дела были не очень удачные. Однажды, когда он проводил связь на опушке леса, его запеленговали. Ежи видел, как с трех сторон к нему двигались немецкие солдаты. Но ему удалось бежать.

И еще две памятные встречи произошли у меня в Ченстохове - с Раей Чеботаевой и Надей Козловой.

Как сейчас, помню бледное, усталое лицо Раи и глаза, серые, в пушистых темных ресницах. Она говорила, задумчиво глядя в сторону:

- Помнишь, мы с тобой виделись мельком на аэродроме в августе прошлого года? Тогда я полетела на задание с человеком, который оказался трусом. То, что он трус, я чувствовала еще при подготовке к заданию, но думала, что я могу ошибиться. Когда мы приземлились, он отказался работать. Трудно мне было... очень...

Когда приблизилась линия фронта, предатель ушел с немцами, перед этим украв мою радиостанцию из подвала. По счастью, видели, как он ее закопал в поле, я ее там и откопала.

После уже в части мне сообщили, что труса поймали и наказали по заслугам.

А потом я полетела еще раз.

Мы не успели начать работу, как нас забрали в жандармерию. Улик не было, рация и все остальное надежно спрятано. Нас, видимо, только подозревали. Этапом нас провели через двадцать девять румынских жандармерий. Босых, оборванных, голодных, били, мстя за наше молчание. На все вопросы: "Парашютист?" - мы отвечали: "Нет".

Мы прошли чуть ли не всю Бессарабию. Ноги разбиты, в крови, нас вели толпой (с нами были партизаны), рядом конная жандармерия. Я заболела ангиной, с высокой температурой еле волочила ноги. Нас передали немцам.

Трудно рассказать все измывательства, которые мы терпели. Я никогда в жизни не прощу этого. Мне было восемнадцать лет, а я выглядела, как старая женщина. Как-то меня вели по городу, навстречу шла группа наших советских военнопленных, худых, оборванных, черных от постоянного голода.

"Держись, девочка!" - крикнули они мне. Сколько сил тогда у меня прибавилось! Я верила: я буду жить, я еще пройду по любимой Москве, по широкой улице Горького. Мне очень хотелось вернуться...

Меня посадили в тюрьму.

Началось большое наступление наших войск. Каждый налет на город был огромной радостью. Летели бомбы, а я сидела в углу, вся сжавшись, и все твердила: "Еще, еще... еще..."

Одна бомба попала в здание тюрьмы. Меня тяжело ранило. И кроме того, я была контужена, не могла говорить.

Как-то не верится теперь самой в это, - но я встала и пошла. Боли не чувствовала. Одна была мысль: "Убегу". Добрела до улицы и упала.

Очнулась после перевязки. От боли я была готова выть, все время теряла сознание. Кто-то давал мне пить.

Когда наши войска подошли к городу, меня погрузили в последний эшелон, в пустой товарный вагон, увозили от наших...

Я ничего не могла сделать - раненая и немая. Проехали километра два, раздался взрыв, и эшелон стал.

Начался обстрел. Я боялась, что осколок попадет мне в раны. Ползком добралась до края вагона к открытой двери и вывалилась из вагона. Ползла долго. Бой ночью утих, кругом никого нет. Доползла до пустого дома и упала в подвал.

Очень хотелось пить, я лизала каменные сырые стены.

Не знаю, сколько я там пробыла. Нашли меня наши бойцы. Когда я увидела красную звездочку на их пилотках, впервые за эти месяцы заплакала. На их вопросы ответить я ничего не могла. Спекшимися губами только шептала "Москва..." Меня поняли, положили на танк и отвезли в медсанбат. Вид у меня был, вероятно, ужасный: в ранах черви, бинты сорваны, вся в крови. На меня смотрели с ужасом...

Помню, в Москве, перед отъездом в военную школу, подружки уговаривали меня: "Не езди, что тебе - больше всех надо?" Смешно... Когда мы вылетаем на задание, разве думаем об этом: "Сколько нам надо?.."

Я согласна с Раей. Мы шли на войну во имя жизни. Мы шли отвоевывать мир, не дожидаясь, что кто-то другой сделает это за нас. Добровольно приняв на свои плечи тяготы фронтовой жизни, мы стремились к одной цели - к светлому, мирному будущему.

Накануне отъезда совершенно случайно я встретилась на улице с Надей Козловой. Вероятно, был какой-то церковный праздник. По узенькой улочке к костелу шли толпы верующих жителей, и просто удивительно, как я заметила Надю. Мы не виделись с момента окончания школы и сразу засыпали друг друга вопросами:

- Ну как? Летала? Где была?

На фоне румяного закатного неба четко вырисовывались строгие башни костела, и еще острее почувствовалась тоска по родным краям, по Москве, по нарядным куполам храма Василия Блаженного.

Огромные карие глаза, немного вздернутый нос и круглое лицо - особая, запоминающаяся внешность у Нади Козловой. И вот эти глазищи смотрят на меня с завистью.

- В Москву? Завтра... Счастливая!

- Расскажи о себе, Надя.

- В конце прошлого года я с группой разведчиков готовилась на задание, - начала она, когда мы присели в сторонке. - Сначала нас было шесть человек, потом пришел еще один: с виду такой рыжий и одет в стеганые брюки, телогрейку, а на голове почему-то шляпа. Я поинтересовалась, что это за странная форма, а он ответил: "Потерял шапку при переходе границы, и кто-то из венгров дал эту шляпу".

Я отдала ему свою шапку и повязалась платочком. Но полковник, провожая нас до передовой, увидел меня в платочке и говорит:

"Негоже солдату в таком легкомысленном уборе ходить", - снял свою шапку и надел на меня.

Нашу группу сопровождали несколько разведчиков. В первый день получилось неудачно: мы вышли к пулеметной точке. Пришлось пострелять и отойти.

На второй день двинулись уже с наступлением темноты. Дошли до какой-то лощины. Я пригляделась и вижу: справа стоит сарай. Мы добежали до него и залегли - нас начали обстреливать. Нужно идти вверх. Начали мы группами ползти на гору. Помню, подползла к дереву, спрятала голову у самых корней и лежу не дышу. Несколько пуль попало в дерево. Кто-то из разведчиков перебрался ко мне и помог. Все благополучно достигли вершины.