Ирвин Уильям - Дарвин и Гексли

«Долго мы с ним сидели, потом он предложил сходить в музей, а я не мог отказаться, и в конце концов он совершенно меня уморил; так что на другое же утро мы уехали из Кембриджа, и я еще не пришел в себя от изнеможения. Не унизительно ли, когда вас вот так может доконать восьмидесятишестилетний старик, который, судя по всему, даже не догадывается, что сводит вас в могилу? Ибо, как он справедливо заметил:

— Помилуйте, вы по сравнению со мной просто ребенок!»

Нет, Кембридж, хоть и тот самый, был теперь совсем другой, слишком многим напоминал и о его собственной ушедшей юности, и о юности его детей, так что даже яркое весеннее солнце не очень здесь веселило. «Без милого Генсло Кембридж не похож на себя, — признался Дарвин Гукеру, — я попробовал было добраться до тех двух домов, где мы жили, но не дошел: далековато для меня».

Массу удовольствия доставляли ему статьи Гексли, они текли к нему непрерывным потоком. Он читал их и завидовал, как может завидовать человек, которому всякая строчка дается с превеликим трудом, обладателю пера легкого и блистательного. Стиль Гексли пленял и завораживал его, как пленяет и завораживает мальчугана большой и острый перочинный нож. Чего только не натворишь с таким ножом, но ох и опасная же это штука! «Вы пишете как никто на свете», — замечает он в связи с юбилейным приветствием Гексли Геологическому обществу в 1869 году, и однако: «На Вашем месте я опасался бы за свою жизнь». Несомненно, он считал, что Гексли — правда, не в тех случаях, когда он крушит противников эволюции, — слишком уж вольно пускает в ход свой нож. «С письмом Гексли согласен… — писал он Гукеру в минуту откровенности. — По-моему, pro bono publico [167]он прав, и все же… лично я не решился бы учинить такую неприятность».

Тем временем вышло несколько талантливых работ, посвященных проблеме человека. Выпустил свой «Первобытный брак» Джон Мак-Леннан [168], явно многим обязанный «Происхождению» Дарвина и «Древнему закону» Мэна. Отталкиваясь от слабых сторон теории Мэна о патриархальном строе, Мак-Леннан пытался показать, что за плечами патриархального общества лежит долгий путь совсем не викторианского развития — от анархии и группового брака через различные ступени многомужества и родства по женской линии к родовым общинам, основанным на моногамии и наследовании по отцу. Он показал также, что дикари приспосабливаются к условиям общинной жизни посредством общинных законов, и дал понять, что такое приспособление, хотя бы частично, вызвано естественным отбором, действующим в пределах общины.

Эта последняя мысль, которую Дарвин применил к общественным насекомым, а Спенсер впоследствии — к человечеству, легла в основу работы Уолтера Бейджота «Природа и политика», которая печаталась в виде серии статей в «Двухнедельном обозрении» с ноября 1867 года. Бейджот показывает, как повсеместная и непрестанная война в первобытную эпоху перерастает в состояние разумного мира в эпоху цивилизации. Тем самым он как бы перекидывает мост через пропасть между материалистической основой «Происхождения» и идеалистической основой очерка Милля «О свободе». По-дарвиновски предусмотрительно обходя стороной область непознанного, Бейджот мало что говорит о том, откуда произошли расы и как сложились первобытные общины. Общественное устройство необходимо для того, чтобы выжить, стало быть, общественное устройство возникает, и все тут. Обыкновенно образуется некий «круг обычаев»: тщательно отлаженная система традиций и табу, поддерживаемая религиозными санкциями, осуществляет жесткий контроль над необузданно-своенравной натурой дикаря. В вооруженных столкновениях организованные общины одерживают верх над неорганизованными и навязывают им свои порядки. «Цивилизация возникает оттого, что начало цивилизации — это военное превосходство. Нововведения, в особенности те, что исходят от почитаемого вождя, могут посредством подражания распространиться достаточно широко; однако больше вероятности, что они будут подавлены в самом зародыше из-за суеверного страха, ибо, как правило, „круг обычаев“ рано или поздно отвердевает и становится незыблемым. Неуклонный прогресс возможен лишь в таких обществах, которые, как это было у греков, римлян и англичан, выработали в себе сдерживающие нравственные начала, нужные для того, чтобы обсуждать и решать жизненно важные вопросы, не прибегая к насилию над инакомыслящими или к гражданской войне. Таким образом, если существенным условием непрерывного прогресса являются свобода и демократия, то существенным условием свободы и демократии является определенный тип нравственной организации, который — в том виде, как он представлен у англичан, — Бейджот именует „одушевленною умеренностью“». Возможно, Бейджот не сумел загнать всех дарвиновских диких зверей обратно в клетку, но он хотя бы преуспел в том, чтобы возвести на ее крыше духовную надстройку в викторианском стиле.

В середине 60-х годов несколько статей о человеке напечатал родственник Дарвина Френсис Гальтон, и он же в 1869 году написал книгу «Наследственность и гениальность», в которой, несмотря на известную неопределенность и изрядную непоследовательности достаточно ярко и убедительно выдвинул ряд поразительных идей. Одним из первых прибегнув к статистическому методу, Гальтон приводит веские данные, показывающие, что талант, гениальность, равно как и восприимчивость ко всем видам нравственных достоинств, имеют способность передаваться по наследству и сосредоточиваться в той или иной семье, что и понятно, ибо борьба за существование в цивилизованном обществе приводит к половому отбору особенностей, содействующих преуспеянию в условиях развития цивилизации. По сути дела, развивая в себе соответствующие качества, определенные семьи приспосабливаются к успешной деятельности в традиционных для них профессиях. Кроме того, Гальтон выдвигает предположение, что если случайность, естественный отбор и многие другие факторы способствуют улучшению человеческой породы лишь спорадически и в ограниченном объеме, то серьезному и последовательному улучшению ее может способствовать отбор искусственный, осуществляемый на научной основе.

Работа была пронизана благоговейным обожанием Дарвина и на него, в свою очередь, произвела сильное впечатление. «Я, кажется, в жизни не читал ничего более интересного и оригинального», — писал он автору. Правда, у него хватило мудрости счесть программу применения евгеники [169]«утопической», хотя он не меньше Гальтона уповал на совершенствование рода человеческого в ходе эволюции. «Какое бесконечное удовлетворение, — писал он Ляйеллу за несколько лет до того, — доставила бы мне надежда, что человечество достигнет в своем развитии таких высот, откуда мы будем <���казаться> сущими варварами».