Александр Александров-Федотов - Ты покоришься мне, тигр!

— Словно меня кто загипнотизировал! Подбираю опилки в одной половине клетки, как вдруг Нерро просунул когти между стенкой и шибром и начал отодвигать его. А я смотрю и ничего не соображаю. У меня было время, чтобы вылезти из клетки, но я так растерялась. Зверь вышел и подмял меня под себя. Я только успела позвать вас на помощь, даже не надеясь, что вы услышите. А второй раз крикнуть уже не могла: так крепко зажала руками лицо, дожидаясь конца.

Пришлось мне в дороге ухаживать еще и за Верой, делая ей перевязки.

Спрашивается, что хотел Нерро? Был голодным? Так он знал, что клетку чистят именно для того, чтобы кормить его. Проснулся инстинкт кровожадности.

Многие работники цирка верят, что дрессированные звери не опасны, что они уже мирные. И дорого платят за свое легковерие. Да, цирковые звери реже нападают. Но близкую добычу постараются не упустить.

В Одесском цирке, проходя по туннелю в манеж, я увидел близко стоящего к клеткам пожарника. Ассистент попросил его отодвинуться подальше, дескать, такая близость опасна. Пожарник, иронически улыбнувшись, успел только произнести: «Они ручные», — как Нерро сейчас же опроверг его утверждение, просунул лапу сквозь прутья и притянул легкомысленного пожарника к себе, вонзив когти в брезентовую тужурку. Подбежавшие униформисты стали оттягивать пожарника от туннеля, стараясь оторвать от когтей Нерро, но все усилия были напрасны. Брезентовая тужурка была прочной, и когти засели в ней основательно.

Я прийти на помощь не мог: все леопарды, кроме Нерро, были уже на манеже. Оставить их одних нельзя — передерутся. Шланг с водой был короток, и до Нерро не достать. Тот, по-моему, и сам был не рад, что связался с пожарником. Он никак не мог освободить свои когти. Пострадавшего все же как-то оторвали от зверя, и больше я его в цирке никогда не видел.

То же самое проделал Нерро еще раз в Уфе. Там он схватил стоявшего близко к клетке сотрудника зверинца. Несколько зрителей быстро оторвали его; на счастье, он был одет в ватное пальто, которое главным образом и по страдало.

Хуже пришлось уборщице Смоленского цирка. Когда звери ждали своего выступления, уборщица с ведром и веником появилась совсем рядом с клетками. Не успел мой ассистент оттолкнуть ее, как Принц, просунув лапу, ударил ее по руке, от плеча вниз, и порвал сухожилия, пришлось руку ампутировать.

Звери не всегда бывали злы во время этих случаев, просто у них инстинкт хватать живое. В Фергане в 1943 году я и глазом не успел моргнуть, как Фифи сорвалась со своей тумбы, в два прыжка пересекла манеж и схватила лапами собачонку, перепрыгнувшую через барьер и оказавшуюся у самой клетки.

Существует мнение, что после сознательного нападения на человека зверя нельзя выпускать на манеж: он опасен для дрессировщика. Но я считаю, что именно после таких случаев должен заставить его повиноваться. Хотя, конечно, к каждому случаю надо отнестись по-особому. Случайным происшествием можно пренебречь, но если это нападение — следствие изменившегося характера зверя, тогда с ним лучше расстаться.

О том, чтобы вывести Нерро и Принца из номера, не могло быть и речи. Это прекрасные звери. А Принц, не смотря ни на что, относился ко мне с некоторой любовью, потому что я часто спасал его от когтей Нерро.

Дрессированный и ручной зверь — это не одно и то же. Дрессированные звери редко бывают ручными. Ручных в цирке показывать не интересно. Они потому и ручные, что от них ничего не требуют. С дрессированным же зверем я постоянно вступаю в конфликт, потому что заставляю его делать то, что делать ему совершенно не хочется, но что он сделать может. Ручным же при этом ему никак не стать, его озлобленность ежедневно получает пищу и потому не затухает.

Я и не стараюсь лишить леопардов основных качеств. Отношусь к ним мягко, заботливо, потому что не люблю мучить животных. Там, где можно добиться чего-то лаской, не надо быть жестоким. Любовным отношением я заглушаю свирепость зверей, но знаю, что она дремлет где-то в глубине и все равно наступит момент, когда она пробудится

Когда так бывает, зверь становиться неузнаваемым. Его поведение нашим человеческим языком мы бы определили как нахальное, наглое, исчезает страх перед укротителем и рефлекс повиновения. Кажется, что он «осознал» свое угнетенное положение, возмутился им и хочет мстить за унижение.

И это самое печальное для номера. С таким зверем приходится расставаться, он не только опасен для меня, но своей озлобленностью, непокорностью может заразить других. Одним словом — сколько волка ни корми…

Ни один случай нападения нельзя оставлять без анализа, чтобы вовремя уловить перерождение зверя и принять, если возможно, смягчающие меры. Так, одно время я думал, что мне придется расстаться с Улей, которая начала сердиться на меня без видимых причин. Вызывая ее на трюк, я знал, что она сегодня в плохом настроении. Поведение ее за кулисами было странное. С трудом удалось заставить ее повиноваться. Трюк она исполнила и пошла на тумбу. Но, пройдя метров пять, вдруг неожиданно повернула обратно. Я же в это время переставлял реквизит и по своей, быть может, дурной привычке не держал на всякий случай в руке, как другие дрессировщики, даже бича. Я сразу же очутился с Улей, так сказать, лицом к лицу, сожалея, что секундой раньше отбросил в сторону подставку, которой сейчас очень хорошо было бы забаррикадироваться.

Сначала я ошибся в ее намерениях. Мне показалось, что она повернула просто так. Но в следующую секунду понял, что она озлоблена. Этот миг был так короток, что даже испугаться было некогда. Я соображал четко, совсем, наверно, как Уля, которая легла на живот и приготовилась к прыжку. Дикость овладела ею, и мой окрик ее не поколебал. У меня был только один способ отбиться от нее — кулаком. И я выбросил руку вперед, заранее зная, что пострадаю. Действительно, Уля прыгнула мне на грудь, я встретил ее ударом кулака в морду и отскочил в сторону. Но Уля все-таки успела порвать мне руку. Только теперь пожарник пустил в нее струю воды, которая ее отрезвила и вернула в «цивилизованное» состояние.

Я хорошо помню, что в этот вечер не совершил никаких промахов, которые могли бы разозлить Улю и дать повод к нападению.

Из разодранной руки текла кровь, но нельзя было показывать вида, что Уля причинила мне неприятность. Покинуть клетку? Но как истолкует мой уход Уля? Она может понять, что ее удар был страшен для меня, раз я удалился, не доведя дело до конца. Пропадет мой авторитет, и она постарается в следующий раз сделать так же, а то и похуже.

Поэтому, сильно зажав в раненой руке носовой платок чтобы остановить кровь, превозмогая острую боль, я продолжал работу, как обычно, с улыбкой. Правда, реквизит перебрасывать мне пришлось одной руной, хорошо еще, что я левша.