Александр Александров-Федотов - Ты покоришься мне, тигр!

Я начал с того, что поселил Уголька в более свободной «квартире» и на несколько дней оставил в полном одиночестве.

И опять моя жизнь потекла около клетки. Я следил за всеми его движениями и особенно за теми, что повторялись: именно они должны были стать основой будущих трюков.

Останавливаясь в отдалении, я видел, как Уголек лежит в спокойном состоянии. Это бывало редко; чего-то боясь, он постоянно был настороже. Однажды, когда он меня не видел, я уловил в его глазах, с грустью смотрящих вдаль, теплый искристый свет. Взгляд был осмысленным, понимающим, казалось, он просил о снисходительности и любви. Вот тогда я почувствовал, как нужна ему ласка и заботливость, и поверил, что он будет «артистом».

Я приближался к Угольку очень осторожно, без резких движений, с успокаивающей, ласковой интонацией. Он же моментально вскакивал, снова начинал свое неистовое метание, и мои попытки смягчить его ни к чему не приводили.

Как только он видел меня, его желтые глаза злобно следили за мной. Про сунутый на вилке кусок мяса Уголек с ненавистью сбивал и не прикасался к нему до тех пор, пока я не уходил.

Однажды я слишком близко подошел к клетке, он с грозным видом набросился на решетку, просунул сквозь нее свою лапу, и будь я на пять сантиметров ближе — пострадал бы не только костюм, но и кожа. Это, надо сказать, смутило меня и даже напугало. Мой расчет расстояния оказался ошибочным — длина и ловкость лап Уголька были удивительными.

Наблюдая все оттенки его негодования, злобных и яростных вспышек, способы нападения, я обдумывал систему обороны. Да, обороняться от такого зверя будет трудно.

Наши свидания происходили утром и вечером ежедневно. Я часами говорил ему о дружбе, о наших будущих успехах. В доказательство своей нежности я давал ему мясо, поил водой, убирал клетку, стелил свежую солому.

На первых порах мне надо было, чтобы он хорошо запомнил мой голос, мой облик и свою кличку и понял, что только я являюсь его другом. Но долгое время Уголек не хотел этого понимать.

«Ну что ж, не беда! Постоим за клеткой, подождем. Главное, как всегда, — время и терпение».

Он бывал так неожидан каждый раз, что я с большим трудом выявлял особенности его натуры. Как много было сомнений! Они не давали мне покоя. Весь свой досуг я тратил на сопоставления, анализы и догадки.

Спустя десять дней можно было заметить результат ежедневных визитов. Уголек очень неохотно, но все же начал сдаваться. Недоверие и враждебность исчезали, он становился спокойнее, покладистее. Сначала перестал бросаться на решетку, потом перестал злобно скалиться, исчезла пенистая слюна, и в один поистине прекрасный день он аккуратно снял с вилки мясо. Кажется, он начал понимать меня!

Дальше — больше. И однажды я заметил, что он как-то по-новому внимателен, не злобно, а с любопытством. Прислушивается к голосу и спокойно ходит по клетке. Что значит любовь, терпение, ну и, конечно, кусочек мяса! Никогда не перестану этому удивляться. Совсем не давно он ничего не хотел признавать, рвал и метал. И вот уже берет угощение с вилки без рывка, мягко и деликатно.

Теперь начинаю давать ему мясо маленькими кусочками, чтобы он мог глотать не разжевывая. Это очень важно. Если я на занятиях буду давать ему большие куски, он будет их жевать и отвлекаться от урока, будет забывать, ради чего дают ему мясо. Кроме того, большие куски он будет есть частями и, значит, остатки класть на манеж, а опилки на манеже чистотой не отличаются.

Может и заболеть. На воле звери, конечно, тоже не на белых скатертях едят, но там они сами занимаются профилактическим лечением, знают, когда и какую съесть травку. В неволе же профилактика — моя обязанность. Поэтому я так и приучаю: взял — проглотил, взял — проглотил.

Теперь, когда Уголек меня больше не боится, я могу наблюдать, как он ест и как пьет. Это тоже помогает изучить его характер, степень покорности и злости.

Есть звери, которые едят спокойно. Если в это время подойдешь к нему, он взглянет на тебя без раздражения и снова вернется к своему занятию. Но другой! Ты еще далеко от него, а он уже злится, рычит, мясо подбирает под себя. А когда подойдешь к нему, перестает есть, взгляд полон негодования и ненависти. Во время еды такой зверь рвет мясо с остервенением и подозрительно озирается по сторонам.

Если зверь злой, нужно выяснить причины этой злости. Проявляется ли она «просто так», без повода, как свойство характера или от жадности, от плохого настроения.

«Покажи мне, как ты ешь, и я скажу, какой ты» так может звучать популярное латинское изречение в применении к хищникам.

Мне также необходимо знать, как проявляется его постоянная злобность и раздраженность под влиянием минуты. Если он сейчас злится из-за пустяка, я пойду ему наперекор, а если это характер — отступлю и добьюсь своего другими средствами.

Есть звери, злящиеся и нападающие исподтишка, а есть натуры открытые, которые ничего не таят; шуму много, а результатов никаких. Иногда, чтобы выявить скрытые черты, приходится раздразнить зверя: подойти поближе, сделать вид, что отнимаешь добычу, чтобы посмотреть, как он поведет себя: бросится, испугается или отступит. То, что Уголек стал брать мясо деликатно, обнадеживало меня. Значит, перелом в характере наметился.

Новый этап — ознакомление с деревянной палкой. Всунув ее в клетку, я стремился погладить Уголька по спине, по бокам, по загривку. Видимо, такой палкой ему не раз попадало, потому что он с ненавистью набрасывался на нее и разгрызал на мелкие щепки. Я просовывал другую палку, и он расправлялся с нею подобным же образом. Наступил день, когда палки ему надоели и он перестал обращать на них внимание. Только этого момента я и ждал.

Сначала поглаживание палкой он отвергал категорически, но через некоторое время понял, что палка приносит не только боль, но и приятное ощущение. Зверь, хоть еще и с недоверием, но стал относиться к палке более терпимо.

И мясо, и палка, и мои заботы постепенно привели его к «мысли», что с человеком можно, пожалуй, заключить договор о дружбе. Между мной и Угольком возникла взаимная симпатия. Но я чувствовал, что до полного доверия пока еще дошло.

Итак, зверь примирился с палкой. Он остался бы непримиримым, если бы мог догадаться, что эта палка о двух концах и что когда-нибудь она повернется к нему другим, менее приятным концом, будет мне служить оружием против него.

Как только Уголек свыкся с палкой, я рискнул погладить его рукой. Он насторожился, а я моментально выдернул руку из клетки и стал ждать более удобного момента. Мягкая, теплая рука была ему более приятна, чем твердая палка, и он с охотой и радостью принимал мою ласку. А я не только ласкал его, но и осторожно прощупывал, какие его места особенно чувствительны к щекотке, ибо на манеже даже от случайного прикосновения к ним зверь может прийти в сильное возбуждение.