Александр Александров-Федотов - Ты покоришься мне, тигр!

Теперь Уголек уже ждал моих посещений: ведь с ними приходят мясо и нежность. Для проверки его симпатии я становился где-нибудь за углом, чтобы он не видел меня, но отчетливо слышал голос. Заслышав меня Уголек вскакивал, подходил к решетке, поворачивал голову в мою сторону и со вниманием слушал. А когда я приближался к клетке, он приходил в радостное состояние и приветствовал меня своим «фыр-фыр». В такие минуты его глаза загорались, и он издавал призывные звуки, шедшие откуда-то из глубины его существа. Я подходил еще ближе, называл его по имени, шептал ему наши интимные слова, а он терся об решетку боками, головой и просил, чтобы я погладил его, подставлял мне уши — весь становился бодрым, быстрым, светился как искорка.

Но как только я собирался уходить, Уголек начинал метаться по клетке, прыгал, смотрел тоскливыми глазами в мою сторону и шипел.

Примерно так же вели себя на первых порах и леопарды. Правда, более сдержанно. Но Уголек по своему темпераменту не мог быть сдержанным, он не знал золотой середины — он весь отдавался чувствам. Я был рад, что изменил его мнение о человеке. Мне даже думается, что он и любил меня за то, что я оказался не таким, как он ожидал.

Постепенно Уголек становился — я хотел сказать «уравновешенным», но это слово не очень подходит к его характеру, и лучше определить это свойство другим словом, — он становился вдумчивым, как-то особенно сосредоточено следил за моими движениями. Мне казалось, что и ему хотелось выведать мои слабые стороны. А что это именно так, я убеждался не раз.

Вот стою около него, смотрю и разговариваю с ним. Уголек отвечает мне на своем языке, который я уже хорошо научился понимать. Но стоит только повернуться к нему боком или спиной и сделать вид, что я совсем не слежу за ним, он тут же старается достать и схватить меня лапой и притянуть к себе, чтобы проверить, из чего я сделан. Но возможно, он просто хочет, чтобы я вновь обратил на него внимание: «Что это ты, дескать, отвернулся от приятеля». Если привлечь меня долго не удается, он становится нетерпеливым, воинственным и потом уже отвергает ласки. Наверно, он очень ревнив.

Наконец я приучил Уголька к ласковому тону разговора. Он его понимал и откликался нежным мурлыканьем. Теперь надо было приучить его к тону строгому и требовательному. Уголек должен различать особенности моей речи. Без этого его выдрессировать невозможно. Во многих случаях звери повинуются словам. И слова, которые я им повторяю десятки и сотни раз, они даже «понимают», то есть ассоциируют с определенными действиями. Например, слово «есть» не надо им повторять дважды. Речь — совсем не плохой помощник куску мяса.

Настал даже такой момент, когда мы научились раз говаривать друг с другом. Я говорил ему слова, а он отвечал мне мурлыканьем и какими-то странными стонами — фырканьем, понятным уже не только ему, но и мне. Оно означало нечто вроде: «Здравствуй, я рад, что ты пришел ко мне». Я даже научился имитировать его звуки, фыркал и мурлыкал, как он, и это приводило Уголька в необыкновенно добродушное состояние.

Что ж, первые итоги уже можно было подвести: зверь, наводивший ужас на людей, теперь спокойно брал мясо из рук, радостно мурлыкал при моем появлении, давал себя свободно гладить. Я уж не говорю о том, что он знал мой голос и свою кличку. Самое главное — он вступил со мной в общение, и можно уже начать его учить. В послушную, почти домашнюю кошку я его превратил. Теперь надо было превратить его в ученого зверя, дать образование. И видя глаза Уголька постоянно радостными и приветливыми, я решил, что настало время обучать его цирковому искусству.

Старый К. Гагенбек считал, что для подчинения зверя человеческой воле нужно «немного музыки, немного сахара и много терпения». Всего этого у меня было в достаточном количестве, и я приступил к урокам.

Уже во время этих уроков я понял, что во мне самом как в учителе появилось что-то новое: все, что я проделал с Угольком, совершалось почти как по нотам. Я заранее знал, чего добиваться и как, когда и каких результатов ждать. Это совсем не было похоже на то блуждание ощупью и вслепую, когда я начинал с моими первыми леопардами.

Мне очень нравились манеры Уголька — резкие, ловкие и в то же время какие-то собранные, сосредоточенные. Он сразу реагировал на мои знаки, на мой разговор. Не зверь, а золото.

Можно было часами наблюдать его движения, так они были легки и грациозны. Когда он поворачивался в разные стороны, то извивался почти по-змеиному. В движениях Уголька было столько плавности, гармоничности, что их невольно хотелось назвать музыкальными. И при всей мягкости позы его были скульптурны: так крепко отлиты были его мускулы.

Он невольно сам подсказывал, чего можно от него требовать. Резкость и быстрота реакции — значит, будем тренировать прыжки, они должны получаться хорошо и красиво. И действительно, впоследствии Уголек прекрасно перепрыгивал с тумбы на тумбу, поставленные на предельно далекое расстояние. Стараясь достать мясо под самым потолком клетки, он правильно поднимался на задние лапы; значит, в трюках на «оф» он будет красив и строен.

Все эти качества применительно к трюкам меня радовали, но в то же время я понимал, что обороняться при его быстроте и подвижности, при длине прыжка будет особенно сложно. Значит, надо приобрести над Угольком такую власть и такую внушить любовь, чтобы его атаки на меня были очень редки, если уж нельзя без них обойтись. Поэтому я постарался, чтобы к ощущению моей власти над ним примешивалась некоторая доля страха, но не того страха, который лишает зверя внутренней связи с человеком, а того, что только увеличивает почтительность к хозяину.

Может быть, кого-нибудь смутит, что я заставляю зверей бояться меня. Скажут — не гуманно. Если бы звери меня не боялись, мой вход в клетку был бы равносилен подписанию смертного приговора самому себе. Но что зверей дрессируют страхом — это мнение ошибочное. То есть можно и страхом дрессировать, но тогда номер будет похож на тот, что я получил от Куна. Неужели лошадь, запряженная в телегу, везет только потому, что боится своего хозяина. Нет! Все дело в том, что лошадь «с детства» приучена к этому. У нее воспитана привычна. На закреплении нужных привычек и основана дрессировка.

В работе с Угольком я не торопился, старался не угнетать его зря, потому что одним неверным ходом можно было лишиться завоеванного доверия. Эта постепенность и неторопливость помогла мне накопить много интересных сведений. Я уже мог, пожалуй, считать, что выработал собственный метод дрессировки пантер.

В это время попалась мне книга К. Гагенбека «Люди и звери», в ней я нашел подтверждение многим своим мыслям. Но вот что он писал о дрессировке хищников: «Гораздо труднее обхождение с пойманными дикими хищниками, с большим трудом им можно привить известную полировку, но для дрессировки, как ее теперь понимают, взрослые пойманные хищники совсем не годятся. Если какой-нибудь укротитель будет утверждать, что он может выдрессировать дикого льва или тигра так, как дрессируют молодых животных, мягкой дрессировкой, то это будет чистейшее хвастовство. Такие животные только до известного предела привыкают к человеку…» [5] К. Гагенбек, О животных и людях, М., изд. В. Т. Саблина, стр. 217–218.