Геннадий Левицкий - Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы

Такими речами Анаксарх несколько успокоил царя, но зато на будущее время внушил ему еще большую надменность и пренебрежение к законам.

Насколько искренним было раскаяние Александра, мы увидим очень скоро. Через несколько месяцев подтвердятся все опасения, высказанные Клитом. Гордые македоняне встанут на колени перед царем, позабыв, как недавно презирали за подобные обычаи персов. Все меньше и меньше будет сомневающихся в том, что Александр обладает божественной силой; по крайней мере, сомнения вслух будут высказывать только те, кто не дорожил собственной жизнью.

Убивать царь будет, как и прежде. Как всякий тиран, Александр не терпел подле себя ярких личностей. Ему не нужны талантливые военачальники или мудрые философы, потому что это уже соперники, если не трона, то авторитета. По-прежнему судьбу Клита будут разделять те, кто высказывал мысли, отличные от мыслей царя, чье мнение было неугодно Александру. Он не будет прощать и малейшей язвительности в свой адрес. Александр еще более желал стать единственным законом на земле, вершителем судеб государств и людей. Тирану не нужны советники, собеседники; лесть и повиновение — вот те вещи, в которых нуждался Александр.

После Согдианы Александр направил свои помыслы на Индию. Читаем у Курция.

Бывалые люди говорили, что все в Индии сверкает золотом и слоновой костью. Итак, Александр, превосходя всех и не желая, чтобы его в чем-либо превосходили, покрывает щиты серебряными пластинками, на коней надевает золотые уздечки, одни панцири украшает золотом, другие — серебром.

Александр намеревался появиться в Индии не просто царем и военачальником. Сам он давно поверил, что является сыном Юпитера, но никак не мог добиться от македонян должного почтения.

Закончив все приготовления, Александр решил, что пришло время исполнить безрассудно задуманное дело; он начал обдумывать, как стяжать себе божеские почести. Он хотел, чтобы его не только называли сыном Юпитера, но и верили в это; как будто он мог предписывать людям, что думать и что говорить. Он приказал македонцам раболепно приветствовать его по персидскому обычаю, падая ниц на землю. Это желание царя подогревалось гибельной лестью, обычным злом для царей, ибо угодничество подрывало их силы чаще, чем даже враг.

Александр Мень отмечает:

То был один из старых соблазнов человечества, который всплывал в самые разные эпохи. Суть его сводилась к отождествлению Кесаря и Бога, отождествлению, сулившему Кесарю абсолютное владычество над душами и телами. Недаром Наполеон признавался, что его высшая мечта — видеть себя основателем новой религии; он знал, что никакие армии не могут сравниться с силой священного авторитета. Он не успел начать того, что Александр почти осуществил.

Вместе с подхалимами и льстецами он разработал план, который должен был воплотиться (как обычно) на ближайшем пиру. Замысел Александра был прост, как все гениальное. Он решил ввести для всех своих подданных проскинезу — обряд коленопреклонения перед владыкой с последующим поцелуем. У персов падать ниц перед царем считалось обычным актом уважения и вовсе не свидетельствовало о потере достоинства. Бывшие вельможи Дария продолжали по привычке исполнять древний восточный обряд в присутствии Александра, но с македонянами дело обстояло сложнее. То, что для жителей Востока было простым и естественным, для македонян и греков являлось неслыханным унижением. Царей соплеменники Александра считали первыми среди равных, а на колени становились только в храме, во время беседы с богами.

Александру нравились знаки внимания, оказываемые восточными подданными, и он не мог отказать себе в удовольствии их принимать. Коробило другое: вид падающих на колени персов вызывал смех македонян. И он почувствовал острую необходимость приучить к этой незатейливой процедуре соотечественников. Мы уже указали, в каком случае македонянина можно было увидеть совершающим проскинезу, соответственно, если бы затея Александра удалась — было бы равносильно, что его признали богом.

Царь долго готовился к процедуре. Все, кто не мог участвовать в его затее, были уничтожены; ведь невозможно даже представить Клита, Пармениона или Филоту на коленях — они умели блестяще побеждать, но не кланяться.

Арриан рассказывает:

Александр сговорился с софистами и знатнейшими персами и мидянами, окружавшими его, завести об этом разговор на пирушке. Анаксарх положил начало и стал говорить, что гораздо правильнее почитать богом Александра, а не Диониса и Геракла, и не только за множество его великих деяний, но и потому, что Дионис фиванец и к македонянам не имеет отношения, а Геракл аргивянин и с македонцами его связывает только происхождение Александра, Гераклида родом. Справедливее будет, если македонцы станут оказывать своему царю божеские почести. Нет ведь никакого сомнения в том, что, когда он уйдет из этого мира, они будут чтить его как бога; гораздо правильнее возвеличить его при жизни, чем чтить умершего, которому эти почести уже ни к чему.

Неожиданно Александр получил удар с той стороны, откуда меньше всего ожидал. Философ Каллисфен выступил против обожествления царя. Тот самый Каллисфен, что «пытался кроткой и ласковой речью смягчить горе царя» после убийства Клита; Каллисфен, который был близким товарищем Александра «с того времени, когда они оба учились у Аристотеля; теперь Каллисфен приглашен самим царем сопутствовать ему для увековечения его подвигов» (Юстин). Каллисфен, который, по словам Арианна, «прибыл к Александру не за славой для себя, а чтобы прославить его». Были у Каллисфена личные мотивы прославлять Александра, ибо, как сообщает Плутарх, философ «отправился за Александром лишь затем, чтобы восстановить свой родной город и вернуть туда жителей».

Македонский царь, видимо, настолько был уверен в Каллисфене, что не поставил его в известность о намечавшейся процедуре. Речь философа, по свидетельству Арриана, повергла в шок и Александра, и придворных льстецов.

— Анаксарх, — произнес Каллисфен, — я считаю, что Александр достоин всяческой чести, которая подобает человеку; люди, однако, провели строгую границу между почестями, которые воздаются людям, и теми, которые воздают богам: им строят храмы, ставят статую, выделяют для них священные участки, приносят жертвы и совершают возлияния, сочиняют в их честь гимны, а для людей пишут хвалебные песни. Особо важен обряд преклонения. Люди, здороваясь, целуют друг друга, но божество пребывает высоко над ними, и прикасаться к нему — кощунство. Поэтому мы величаем его, склоняясь перед ним; в честь богов устраивают хоры, в честь богов поют пеаны. Нет ничего удивительного в том, что разных богов, клянусь Зевсом, и чтят по-разному; героям воздают ведь тоже почести иные, чем богам. Не подобает все это перемешать и привести в полный беспорядок, возводя людей на недосягаемую высоту и оказывая им преувеличенные почести, и в то же время низвергать и принижать, по крайней мере, насколько это от нас зависит, богов, почитая их наравне с людьми. Александр ведь не вынес бы, если бы частному человеку присвоены были поднятием рук или неправильным голосованием царские почести. Еще справедливее будут боги в своем гневе на тех людей, которые присваивают себе божеские почести или соглашаются на их присвоение.