Людмила Штерн - Поэт без пьедестала: Воспоминания об Иосифе Бродском

Думаю: поживи Бродский в ссылке подольше – та составляющая в его развитии могла бы существенно продлиться. Но его вскоре помиловали, вернулся он в родной город, деревенские восприятия никак не удержались в нем...

Поразительно, что тут Солженицын проявляет полное единодушие с советским правосудием. Ведь власти сослали Бродского в Архангельскую глухомань, чтобы его «исправить». Они тоже считали, что ссылка будет ему на пользу. Но Ахматова, Маршак, Шостакович, Жан-Поль Сартр, выступившие в защиту поэта, думали иначе. Под их давлением Бродского выпустили преждевременно, и он так и не успел «перевоспитаться».

...Наконец, рука бойцов, вероятно, колоть устала:

Уморчиво было бы приводить примеры всех нескладиц.

...Но вот рецензент передохнул и продолжил тонкий анализ творчества поэта. Оказывается, Иосиф Бродский не использовал глубинных возможностей русского языка... «нервно его ломает... грубо взрывает... неразборчив в выборе слов... небрежен к синтаксису и грамматике... широко открыл вход для выражений, которые... трудно признать осколками стихотворений... неосторожно, даже безответственно обращается со словом «вещь».

Короче, вердикт Солженицына сформулирован так:

Изжажданное окунанье в хляби языка.

...Разнеся в пух и прах форму произведений Бродского, Александр Исаевич вплотную подступил к разбору отношений поэта с Богом:

А каково в мирочувствии Бродского место религии?

Признав интерес Бродского к теме рождения Христа, А. И. похвалил его за «достоверность евангельского чувства». Но ликовать рано. Хоть и сочинял Бродский ежегодно стихи, посвященные рождению Христа, Солженицын считает – вслед за другими толкователями Бродского – что говорить о его «определенном христианстве нет оснований».

Осветление катарсиса так и не найдено, поэт и не пытается передать нам его...

Вероятно, Александр Исаевич хотел сказать, что в поэзии Бродского нет катарсиса, поскольку катарсис со времен греческих трагедий сам по себе является осветлением и oчищением. И сам высокий лад поэзии Бродского это подтверждает.

Солженицын обращает наше внимание на то, что «Оттолкновение от веры почти автоматически и вскоре же толкает, а то и швыряет человека лбом в загадку смерти».

Приведя множество цитат из стихов о смерти, рецензент делает вывод, что Бродского (вероятно, в отличие от остального человечества. – Л. Ш .) пугает перспектива смерти.

Так, прежде своей физической смерти, задолго, задолго до нее, Бродский всячески примерял к себе смерть...

Поэтому в стихах его царят

безысходная мрачность, отчуждение от мира. Но и с высокомерными нотками.

И правда, чего это Бродский так торопился? Другой бы на его месте начал примерять к себе смерть не до, а после своей физической смерти...

Тайна или загадка смерти мучает всех поэтов, давших себе труд задуматься над этим самым главным и самым страшным событием в человеческой жизни. Бродский – не исключение. И описывал он смерть и свое отношение к смерти в высочайших поэтических образах. «Глухонемые владения смерти»... «А если лягу, то с дерном заподлицо»... «...способность не страшиться процедуры / небытия – как формы своего / отсутствия, списав его с натуры»....» «И пока мне рот не забили глиной, / Из него раздаваться будет лишь благодарность». (Вот вам и катарсис... – Л. Ш .)

Завершает Александр Исаевич свое эссе анализом общественных взглядов поэта. И взгляды эти рецензента не устраивают.

Во-первых, живя в СССР, Бродский «не высказал ни одного весомого политического суждения».

Зря, надо было высказать. Правда, в этом случае его ссылка (или отсидка) продолжалась бы куда дольше. Но мы уже знаем – Александр Исаевич считает, что это было бы полезно для творчества поэта.

Во-вторых, Бродский недостаточно уделял внимания еврейской теме. И Солженицына, трогательно озабоченного еврейским вопросом, это искренне огорчает.

Его выступления могла бы призывно потребовать еврейская тема, столь напряженная в те годы в СССР. Но и этого не произошло. Было еще в юности. «Еврейское кладбище около Ленинграда», позже «Исаак и Авраам», но это уже на высоте общечеловеческой...»

Опять плохо. Опять не угодил. Зачем полез с еврейской темой на общечеловеческие высоты?

Упомянутый в начале этой статьи критик и философ Н. Н. Страхов писал:

Странно было бы требовать от поэта, хотя бы воспитавшего свое дарование на самых утонченных философских учениях, связного и последовательного изложения системы его взглядов, отвлеченной формулировки его мировоззрения. Такие требования мы можем предъявлять к мыслителю, и он должен на них ответить; задачи и средства поэта совершенно другие...

В чем бы еще упрекнуть поэта? Правильно, угадали. В нелюбви Бродского к России. Он не захотел вернуться. Ни насовсем, ни на побывку:

И тем отчетливо выразился.

...Действительно некрасиво, не по-нашему. Другой на его месте сел бы в мягкий вагон, а то просто в товарняк или дрезину, и проехался от самых окраин до Москвы, триумфально раздавая интервью. И чтобы на каждом полустанкае народ подходил поклониться и на жизнь пожалиться...

Но... так поступают пророки, а Бродский – всего лишь поэт.

Родина отнеслась к Бродскому жестоко и подло. Судила, сослала, выслала. Правители великой державы не выпустили старых и больных родителей к нему в гости. Так они и умерли, не увидев сына.

Даже после падения коммунистического режима и установления в России демократии, правительство не извинилось перед поэтом, которого травили и над которым глумились их предшественники. (Современные президенты Америки не устают извиняться перед своим негритянским населением за рабство, кончившееся сто пятьдесят лет назад. – Л. Ш .)

И тем не менее, Бродский не раз собирался приехать в Россию, точнее, в Петербург. В 1995 году поездка была решена. Но внезапно его здоровье резко ухудшилось.

Об этом свидетельствует письмо, которое Бродский попросил меня отправить тогдашнему мэру Собчаку.

<...> С сожалением ставлю Вас в известность, что мои летние планы сильно переменились и что, судя по всему, навестить родной город мне на этот раз не удастся. Простите за причиненное беспокойство и хлопоты; надеюсь, впрочем, что они незначительны <...>. Не поймите меня неверно: я чрезвычайно признателен Вам за проявленную инициативу. Признательность эта искренняя и относящаяся лично к Вам; именно она и заставила меня принять Ваше приглашение. Но боюсь, что для осуществления этого предприятия требуются внутренние и чисто физические ресурсы, которыми я в данный момент не располагаю.

Бог даст, я появлюсь в родном городе; видимо, это неизбежно...

О любви Бродского к родному городу свидетельствует его поэзия. Например «Стансы городу», одно из самых щемящих, самых пронзительных стихотворений, написанных о Питере.