Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

Когда дым слегка рассеялся, Лихачев и его товарищи увидели на кургане трехцветное знамя, а на умолкнувших батареях первой линии и в оборонительном рву кишели, как муравьи, синие мундиры.

У всех сжалось сердце, лица вытянулись. Молча переглядывались все, как бы спрашивая друг друга: "Что же это значит? Не сон ли?"

— Да не может быть! — сказал наконец Лихачев.

— Господи, неужели правда!

У какого-то майора нашлась труба; она переходила из рук в руки. Злобное чувство кипело в каждом.

— Авось Хрулев выручит! — глубокомысленно сказал один из унтер-офицеров.

— Говорил я: как не останется на кургане по три матроса на орудие, тогда поминай как звали! — заметил стоявший тут же матрос.

Настал вечер. Царила гробовая тишина. Тишь в блиндажах, тишь у орудий, но фитили дымятся в ожидании врага, да между солдатами идет сдержанный сердитый шепот.

Офицеры сидят в блиндажах или собираются вокруг начальников, ожидая, что те скажут. Все похожи на провинившихся школьников, хотя и чувствуют, что они исполнили свой долг. Начальники также хранят молчание. Наконец один из дежурных офицеров, торопливо возвращаясь от своего полкового командира, забежал в блиндаж, где собралась группа офицеров. Подойдя к старшему в чинах, он что-то шепнул ему на ухо.

Тот подскочил.

— Не может быть! Что вы говорите!

— Да, Осип Алексеевич, так!

Осип Алексеевич встал и молча вышел, а капитан, сообщивший таинственное известие, оглянулся и полушепотом сказал:

— Да будет вам известно, господа, что хотя штурм отбит везде, кроме Малахова, но по приказанию главнокомандующего должно последовать генеральное отступление войск на Северную. Чтобы это известие не повлияло на дух солдат, следует перед ними о том до поры до времени благоразумно умолчать. Солдатам нашего полка велено сказать, что их ведут на Северную для ночлега, с тем чтобы на заре двинуться на неприятеля.

Понурив головы разбрелись офицеры по траншеям и как-то нехотя сообщали солдатам ложное известие.

А солдаты поговаривали между собою, что будто начальство нарочно сдало неприятелю Малахов.

Уже совсем смеркалось. Сильный ветер с моря застилал небо облаками. Солдатам приказано было отступать поротно с бастиона и зажигать все встречавшееся на пути. Молча строились солдаты. Иные крестились на все четыре стороны и прощались с бастионом. Другие суетились в блиндажах, разыскивая вещи. Шествие напоминало погребальную процессию.

Со второго бастиона также отступали по тому же приказу главнокомандующего. Алексей Глебов шел одним из последних; французы с Малахова кургана осыпали отступавших с бастиона пулями до поздней ночи. С темнотою войска стали отступать, и бастион опустел. Изредка постреливали в ответ на выстрелы французов. Матросы с мешками пороху начали насыпать пороховые дорожки из погребов до бухты; попади хоть одна искра — и все бы погибли. Курить было строжайше запрещено. Французы, не успевшие отступить, попали в плен. Наши солдатики таскали раненых — своих и неприятелей — в каземат первого бастиона. Одного французского офицера била лихорадка. Алексей Глебов отдал ему свою шинель, а сам остался в одном мундире.

Была полночь. Генерал Шульц спешил по требованию главнокомандующего в Николаевские казармы. Князь Горчаков, окруженный генералами, ходил взад и вперед по комнате. Генерал Коцебу сидел у стола и писал.

Горчаков был бледен и расстроен. Некоторые генералы спали в креслах, издавая заметный храп.

— Ваше превосходительство, — спросил Горчаков, обращаясь к Шульцу, успели ли вы испортить орудия, взорваны ли пороховые погреба и есть ли еще цепь на банкете [147] Банкет — устройство для укладки тросов, представляющее собой решетчатую площадку на коротких ножках. ?

— Матросы заложили в блиндажи удобовоспламеняемые составы; пороховые погреба будут взорваны при помощи гальванизма, — отрапортовал Шульц.

— Есть ли цепь? — снова спросил Горчаков.

— Полковник Зеленый стоит со своим полком у баррикад.

— Хорошо, — сказал Горчаков и, подумав, спросил: — Ну а если неприятель заметил наше отступление и будет нас преследовать, а мы до рассвета не успеем перейти мост?

— Успеем, ваше сиятельство, — ответил Шульц и прибавил: — Отбитый неприятель не преследует!

Он подчеркнул слово "отбитый", но Горчаков не заметил или не хотел заметить иронии.

Войска были собраны на Николаевской площади в ротных колоннах. Теснота была страшная. Весть об оставлении Севастополя разнеслась всюду: вокруг толпились не только солдаты, но и жители. Вправо от большого моста, устроенного через бухту, сгрудились, на мыске и сзади, возы, телеги, полуфурки, дрожки, кареты; тут же стояла и артиллерия, обреченная на потопление. Бабы с узлами и с малыми ребятами, денщики с офицерскими пожитками и с головами сахару, с чемоданами, старики и дети, почти все население Севастополя собралось в пеструю, разнокалиберную толпу.

Глебов стоял задумавшись и обернувшись в сторону Малахова кургана. Было довольно свежо, дул сильный ветер, и он продрог без шинели. Вдруг он услышал голос своего денщика, едва нашедшего его в этой толпе.

— Ваше благородие, нашу батарею сейчас переправлять будут… Шинель потеряли? Возьмите мою. Теплее будет…

— Не надо, голубчик… Идем скорее.

Они пошли к своим. Денщик оглянулся и вскрикнул:

— Ваше благородие! Француз бочонки пустил!

— Какие бочонки?

— Стало быть, с порохом, жечь город!

— Это наши жгут, — сказал Глебов и сам стал вглядываться.

Матросы зажгли уже пороховые дорожки. Как огненные змейки ползли эти дороги к погребам бастионов и взошли в погреба. Громадные огненные снопы поднялись и разразились страшным треском. Бомбы и гранаты, сложенные в погребах, рвались в воздухе.

Глебов отвернулся.

— Брата Николая не встречал? — отрывисто спросил он денщика.

— Никак нет, ваше благородие. И денщика ихнего не видать.

"Ранен или убит?" — мелькнуло в уме у Глебова.

Войска двигались по мосту, наведенному через бухту. В городе, исполняя приказ начальства, безжалостно жгли и коверкали все, чтобы ничего не досталось "ему". Еще недавно Васильчиков едва мог добиться у Горчакова позволения снести некоторые полуразрушенные дома, чтобы воспользоваться досками для блиндажей. Даже уцелевшие дома велено было жечь, как будто мы собирались навсегда выпустить из своих рук Севастополь.

Солдаты усердствовали. Мебель, рояли, уцелевшие от бомб зеркала — все коверкалось, ломалось, выбрасывалось на улицу. На паркетных полах раскладывали костры и зажигали здание. Немногие уцелевшие еще лавки, подвалы и винные погреба — все было отперто, выброшено, разлито, предано сожжению. Ветер быстро разносил пожар, и громадное зарево освещало картину истребления. На Екатерининской улице жалобно выли собаки. Некоторых маленьких щенков солдаты из сострадания захватили с собой.