Михаил Филиппов - Осажденный Севастополь

— Что означают ваши слова, Павел Степанович? Неужели вы разделяете мнение Корнилова, который из одного упрямства всегда не соглашается со мною? — спросил Меншиков.

— Нет, не могу-с. Готов служить на суше хоть наряду с простыми матросами, а быть генералом на сухом пути не берусь. Я по пехотной части, правду сказать, ровно ничего не смыслю… Рядовым служить могу-с.

— Павел Степанович, я этих слов не принимаю за серьезный отказ, сказал Меншиков. — Надеюсь, что вы исполните возложенное на вас поручение.

— Как угодно-с… — повторил Нахимов, но Меншиков заявил решительно, что не хочет слышать никаких возражений.

Таким образом, Нахимов волей-неволей вынужден был принять начальство над гарнизоном Южной стороны.

Настало утро 11 сентября.

Осужденные на смерть корабли и фрегаты стояли на своих местах с отвязанными парусами. Несмотря на раннюю пору, на обоих берегах рейда собрались значительные толпы зрителей. Еще с вечера экипажи кораблей съехали на берег. На Северной и на Графской много было баб, торговок и матросских жен; последние плакали и причитали, как будто на похоронах. На Графской было также несколько дам и девиц в ярких шляпках и бурнусах. Леля под руку с графом Татищевым стояла в передних рядах толпы. В другое время зрелище поглотило бы все ее внимание, но теперь она была занята главным образом тою мыслью, что ее сегодняшняя прогулка с графом является до некоторой степени вызовом, брошенным в лицо многим севастопольским дамам и девицам, имевшим виды на богатого, молодого и красивого графа.

"Пускай смотрят на нас и завидуют", — думала Леля, втайне торжествуя и нимало не думая о том, насколько эта утренняя прогулка вдвоем по главной улице Севастополя может повредить ее репутации.

Но вот на палубах кораблей засуетились матросы, забегали корабельные плотники с топорами и с пилами. Стали подпиливать мачты, рубить отверстия в подводных частях кораблей. Угрюмо глядели на это зрелище стоявшие на берегу и на палубах других кораблей матросы.

Но вот зашатался один из кораблей и довольно быстро погрузился в воду, с шумом вспенивая волны и оставляя на поверхности воды обломки мачт. Затем другой, третий…

Вскоре четыре корабля и один фрегат исчезли в морской пучине. К восьми часам утра погрузился еще один фрегат; но корабль "Три святителя" все еще держался. Вода лилась потоками из отверстий, а он все стоял на месте. Более трех часов с ним бились — все было напрасно.

В толпе слышался глухой ропот.

— Хоть один бы оставить! Жить ему хочется, ребята.

— Икону-то чудотворную забыли! Взять икону, сейчас ко дну пойдет! толковали матросы.

— Боевой смерти просит! — говорили офицеры.

Один из матросов вызвался достать чудотворную икону, о которой действительно второпях позабыли. Каюта, где размещалась церковь, была уже полна воды, но матрос все же достал икону. К этому времени корабль начал погружаться, но весьма медленно, так что с берега едва можно было заметить. Наконец было приказано потопить корабль ядрами. Командиру парохода "Громоносец" выпала на долю эта задача.

— Несчастный корабль! — говорили в публике, сочувствуя этой полосатой громаде, как живому существу. Многие плакали.

С парохода раздался выстрел, другой, третий. Ядра, пущенные на расстоянии меньше чем картечного выстрела, производили в подводной части корабля страшные опустошения. Наконец около часа пополудни корабль "Три святителя" зашатался, волны расступились, запенились и покрыли его. На воде плавали только черные щепы.

Моряки — офицеры и матросы — молча глядели на последнюю агонию стойкого корабля.

Корнилов, собрав на своем корабле флагманов и капитанов, обратился к ним с речью, в которой сравнивал гибель части флота с пожаром Москвы. Многие были тронуты и почувствовали прилив энергии. Корнилов не был заправским оратором, но умел говорить горячо и убежденно даже тогда, когда сам был близок к полному упадку духа. Ободряя других, он чувствовал, что и сам становится бодрее.

Толпа любопытных стала понемногу расходиться. Но до поздней ночи можно было видеть на Графской пристани старого матроса Прокофьича с корабля "Три святителя". Старик сидел неподвижно и все глядел на то место бухты, где под волнами скрылся его родной корабль. Слеза за слезой катилась по его морщинистому загорелому лицу. Его звали товарищи, подошел к нему даже какой-то офицер и окликнул его по имени, но старик не двигался с места и сидел, опустив голову. Когда же совсем стемнело, прохожие, сновавшие у пристани, ясно слышали чьи-то сдержанные рыдания. Старик рыдал как дитя.

I

Вечером Корнилов был у Меншикова, не во дворце, а в домике князя, близ батареи номер четвертый. Меншиков только что отдал приказания генералу Кирьякову и его квартирмейстеру Залескому [83] Правильнее — Залецкий. , а потому был в самом мрачном расположении духа и все повторял адъютантам: "Я уверен, что Кирьяков опять все перепутает, а между тем от движения его дивизии зависит исход дела". Вообще же князь никому не объяснил, кроме своих приближенных, главной сущности своих намерений. Кирьякову он просто отдал приказание идти с вечера к Бельбеку с двенадцатью батальонами пехоты, двумя батареями, двумя полками гусар и казаками. Кирьяков слегка пожал плечами и спросил:

— Что же прикажете сделать, ваша светлость, если мой отряд подвергнется нападению?

— В случае натиска, — сказал Меншиков, — держитесь до тех пор, пока я не извещу вас, что уже прошел Мекензиеву гору.

Кирьяков стал доказывать, что это неудобно и что неприятель легко может перейти Бельбек и очутиться в Северном укреплении раньше, чем Меншиков успеет стать ему во фланг или в тыл.

Это противоречие раздосадовало князя, который в душе и сам не был уверен, успеет ли он выполнить свой план, состоявший в том, чтобы либо зайти наступающему неприятелю во фланг, либо в случае неудачи отступить к Бахчисараю и оставить Севастополь на произвол судьбы.

Меншиков сидел за картой и, плохо зная местность, строил чисто теоретические соображения. За этой-то работой застал его Корнилов.

— Вы поручили мне оборону Северной, ваша светлость, — сказал он князю. — Насколько это зависит от сил моих, я постараюсь выполнить данное мне поручение…

— Хорошо еще, что не отказываетесь, подобно Павлу Степановичу, — сказал Меншиков. — Я ему поручил оборону Южной стороны, а он говорит, что на суше ничего не понимает. Я вот также ношу морской мундир, но не понимаю, как можно так отделять морское дело от военного вообще. Всякий военный должен быть до известной степени энциклопедистом.

Корнилову было не до разговоров о посторонних предметах.