Гюнтер Фляйшман - По колено в крови. Откровения эсэсовца

Взглянув на лежавшего Дитца, я отдал приказ отходить. А Годовик единственной левой рукой обеспечивал нам огонь прикрытия. До гробовой доски мне не забыть эту жалкую культю и падавшие с нее на Дитца капли крови. Обершарфюрер Годовик пожертвовал собой, чтобы мы, остатки 2-го взвода, смогли отступить и соединиться с другим подразделением СС. И еще — я никогда не прощу себе, что тогда в Грозном оставил их там погибать — моего командира оберштурмфюрера Дитца и обершарфюрера Годовика.

Приказ наступать на городской парк по-прежнему оставался в силе. Нас взял под командование один шарфюрер, приказавший нашему взводу действовать вместе с его группой — ему необходима была радиосвязь.

И вот мы пошли в затяжную и нудную атаку. Приходилось сражаться буквально за каждый метр земли. Мы были вынуждены постоянно укрываться в развалинах близлежащих домов — патронами нас обеспечивали разбитные посыльные, доставлявшие их из нашего ближнего тыла. В эфире царила полная открытость, о правилах радиообмена уже никто и не думал, поэтому нам очень скоро стало ясно, что мы в Грозном угодили в плотное кольцо противника, которое предстояло прорывать в ожесточенных боях. Кроме того, русские один за другим перерезали наши пути снабжения боеприпасами.

Заняв оборону в каком-то полуразрушенном доме, мы довольно успешно отражали атаки русских. Губерт, Акерман и Алум устроились у окна и обеспечивали оборону, а заодно и разведку. Наш новый шарфюрер склонился над мятой-перемятой картой, время от времени пытаясь установить по рации связь с нашими основными силами. Наконец ответил какой-то офицерский чин, тут же осведомившийся о том, каковы наши силы и возможности противостоять неприятелю. Алум орал в микрофон, что мы под интенсивным пулеметным огнем, скорее всего, русские обстреливают нас из тяжелого пулемета типа «Дегтярев», установленного на одной из боковых улиц. Акерман доложил примерно о десятке русских, засевших в доме напротив. Едва Губерт повернулся о чем-то доложить, как пуля, насквозь прошив каску, уложила его на месте — он так и замер, привалившись к остаткам оконной рамы с разинутым ртом и недоуменным взглядом открытых глаз.

Поступило распоряжение покинуть дом и с остатками стрелкового подразделения продолжать наступать на городской парк. Уходя из дома, мы, прикрывая друг друга огнем, бежали в развалины укрыться от пуль и гранат врага. Русские, действуя сплоченной группой, подгоняли нас ураганным пулеметным и автоматным огнем. Крендл, перебегая от одной кучи битого кирпича к другой, вдруг, будто поскользнувшись, упал, успев крикнуть мне:

— Меня подстрелили!

Боже милостивый! Нет! Только не Фрица! Я даже не могу вспомнить, что в ту минуту подумал. Позабыв обо всем на свете, я кинулся к Фрицу Крендлу и схватил его за руку. И вот, оттаскивая своего друга в безопасное место, я вдруг ощутил острую боль справа в нижней части живота и в правом бедре, отчего я благополучно растянулся на камнях подле Фрица. Нас обоих ранили в этом бою.

Фриц, медленно повернув голову, посмотрел на меня.

— И тебя тоже ранили? — спросил он.

— Ранили, — ответил я. — И, кажется, сразу в два места.

— Выходит, это из-за меня? Никудышный из тебя спасатель, Кагер.

— Заткнись ты! И не вякай!

Стрелковое подразделение, оставшееся где-то позади, открыв огонь, стало продвигаться вперед. Помню только, что у меня перед глазами вдруг возникли чьи-то сапоги, а потом я почувствовал, что меня куда-то тащат. Нас с Крендлом втащили в какой-то магазинчик, надо мной склонилось чье-то лицо, и голос с сильным баварским акцентом стал успокаивать меня.

— Успокойся — это не Господь Бог, а всего лишь военврач. И ты пока что среди живых.

Подкожная инъекция в руку, перевязка — это я еще помнил. А вот что происходило потом — нет: я потерял сознание.

Очнувшись, я услышал отдаленный грохот боя, а рядом — крики и стоны раненых. Мы лежали прямо на земле среди тянувшихся вверх тополей и берез, укрытые тонюсенькими одеялами. Рядом со мной лежал Крендл. Он тоже очнулся.

— Как ты? — спросил он.

Кто-то из санитаров тут же завопил не своим голосом, призывая меня не шевелиться. Меня пока что не оперировали, и две русские пули до сих пор сидели где-то во мне.

Тут меня пронзила мучительная боль, не такая, какая бывает, когда тебя только что ранило, а куда более сильная. Врач впрыснул мне морфий и предупредил, чтобы я не двигался.

— Знаешь, Кагер, куда меня ранили? Не угадаешь — в жопу! — поставил меня в известность Фриц Крендл. — Можешь себе вообразить? Пуля прошла через всю мою задницу! Навылет.

— Счастье, что хоть не в голову, — ответил я.

В ответ мой друг рассмеялся, а мне жутко захотелось спать.

Я пришел в себя лишь пару дней спустя. Оказывается, в полевом госпитале мне сделали операцию, причем извлекли пулю только из бедра. А та, которая вошла в меня через нижнюю часть живота, оказывается, засела рядом с позвоночником, и доктора из-за отсутствия соответствующего оборудования удалять не решились. Слишком уж велик был риск, по их словам. Так что мне предстояла отправка в тыл. Причем врачи сказали, что меня эвакуируют куда-то на Украину и оперировать будут там, предупредив, что любая транспортировка — будь то самолет, поезд или же автотранспорт — сопряжена с сотрясением организма, а оно чрезвычайно опасно, поскольку засевшая в районе позвоночника пуля может начать блуждать и при этом задеть спинной мозг, что, в свою очередь, может привести к параличу. Более того, хирургическое вмешательство, даже проведенное опытным квалифицированным специалистом и при наличии соответствующего оборудования, вполне может завершиться с тем же результатом.

Судя по всему, мои носилки перетаскивали бывшие артиллеристы, то есть люди наполовину глухие, потому что носилки бухали на землю так, словно ящики с патронами. Поскольку и Фриц был лежачим раненым, он тоже подлежал отправке в тыл. Пока нас везли в санитарной машине, я после каждого ухаба скрещивал пальцы.

Наконец мы добрались до железнодорожной линии, и я, ждал своей очереди для погрузки в вагон. Меня пристегнули к носилкам ремнями, чтобы я не двигался. Так я, не вставая с носилок, и прибыл с фронта на Украину. Во время отправки нас с Фрицем разлучили. Сразу же по прибытии в госпиталь на Украине и оценки моего состояния меня переложили на другие носилки — на колесах и поставили к стене, где на таких же сооружениях лежало еще несколько бедолаг — моих товарищей по несчастью. И все мы дожидались своей очереди лечь на операционный стол. Время от времени к нам подходила сестра, вводившая обезболивающее или успокоительное. Не помню точно, сколько я так пролежал, но, во всяком случае, не менее суток. Воздух был пропитан запахом гноя, это было невыносимо.