Игорь Шелест - С крыла на крыло

Давно раскрыт фонарь, плотно прижаты очки к глазам, но они не спасают. Слезы застилают все, глаза закрываются сами, дышать нечем. Брызги керосина пропитывают комбинезон, костюм под ним, достигают тела. Мозг сверлит мысль: "Только бы не пожар! Тогда спасения нет". А пожар может возникнуть в любой момент. Ракетный ускоритель давно выключен, но работает основной мотор, и его горячие выхлопные газы лижут борта фюзеляжа.

"Прыгать?.. Да, надо... А как же самолет, он ведь в единственном экземпляре - тогда он не будет показан на параде... Это очень важно - показать его. До парада четыре дня... Попробовать садиться, зайдя сразу по спирали?.. Попытка не пытка... Нет, здесь, пожалуй, пытка!"

Уже на посадочной прямой глаза совсем отказались видеть. Левой рукой Виктор разжимает смыкающиеся от боли веки, чтобы хоть как-нибудь заметить полосу. Вот она надвигается, будто бы в тумане...

Правая рука судорожно сжимает ручку и неуверенно двигает рулями. Огромный опыт и почти птичий инстинкт помогают ему посадить самолет тогда, когда, казалось, сесть нельзя.

Машина катится по бетону. Выключен мотор, насос прекратил работу, и керосиновый туман мало-помалу рассеивается.

Самолет скатился с полосы. К нему подъехала машина. Механик вскочил на крыло и вытер Виктору лицо, затем вдвоем с мотористом они помогли ему выбраться из кабины.

Положив на колени парашют, Виктор ехал в машине, прикладывая к глазам платок ведущего инженера. Опустив голову на парашют, он тихо сказал ведущему:

- Знаешь, еще никогда я не боролся за жизнь так, как сегодня...

Ведущий с беспокойством посмотрел на усталого, порывисто дышащего летчика.

На другой день Виктор чувствовал себя скверно, болела голова, стучало в висках. Но прошел еще день, и состояние его улучшилось. За завтраком он уже бодро сказал жене:

- Сегодня генеральная репетиция. Опять пойду на своем "Моските". Дефект устранили, и все будет в порядке. Нет, нет, не беспокойся! Я думаю о тебе, о дочках... - С улыбкой, как всегда, простился и пошел к двери, не зная, что закрывает ее за собой в последний раз.

В полет Виктор собрался к вечеру, когда ему назначили проход над Тушином. Выйдя из летной комнаты и направляясь к самолету, стоявшему тут же, между низкими ангарами, он заметил старика сторожа. Тот стоял невдалеке от его машины, прижимая к груди охапку крупных белых ромашек.

Виктор подошел к крылу, взял парашют и стал надевать его, механик ему помог. Тут же стояли инженеры, прибористы, техники.

Сторож смущенно приблизился к Расторгуеву, потоптался на месте, кашлянул и сказал:

- Вот, Витюша, я тебе букетик собрал... Золотой ты наш человек!

- Ну что ты, дед? Что я, девка, что ли! - резко, раздраженно сказал Виктор. И, желая смягчить свои слова, добавил: - К чему мне цветы?

Витя силился вызвать улыбку, но, покорная ему всегда, на сей раз она отказала. По лицу скользнула какая-то гримаса - видно, стало неловко и не по себе.

Через минуту привычно заворчал мотор. Все провожающие обернулись, зажмурились и заткнули уши пальцами: мотор ревел уже остервенело и гнал между ангарами бурю завихренной пыли. Еще через тридцать секунд Виктор вновь открыл фонарь, улыбнулся друзьям, провожающим, - теперь уже приветливо, как только он умел. Привычно развел кисти рук в стороны: "Убрать колодки". ЯК медленно порулил на старт. Ему смотрели вслед. Вот он взлетел, круто пошел вверх в плавном боевом развороте. Фюзеляж отсвечивал красноватым светом от предвечернего солнца. Вскоре к этому свету прибавился огонь включенной ракеты.

На третьей минуте огненный след ее описал огромную дугу в небе и устремился к земле... Люди, наблюдавшие полет, не придали значения, считая, что он снижается для парадного захода. Но желтый шлейф все круче устремлялся к земле, чтобы уже никогда не вернуть Виктора в небо.

Гроб легок. Крышка плотно закрыта, на ней портрет героя в черной с красным рамке. Молодое лицо спокойно и уверенно смотрит вперед.

Да, он ушел на годы вперед в памяти благодарных людей.

На крохотном самолете крылья, откинутые назад, так малы, что прячутся от глаз. Летчику тесно в маленькой, сделанной как бы на "живую нитку" кабине. Летчик-испытатель здесь временный гость. Он в ней - "инструктор автоматики". Обучает машину искусству летания, контролирует в полете.

Однажды наступит день, и последует самостоятельный вылет. Прямо как в летной школе: отправят в первый полет ученика. Инструктор больше не сядет в кабину. Его кабину задраят совсем, а место его займет... Впрочем, это детали. Ведь это ракетный самолет-снаряд.

Странное ощущение испытывает летчик в маленьком самолетике, подвешенном под громадным телом тяжелого бомбардировщика. По бокам огромные колеса, впереди, почти соприкасаясь, вращаются пятиметровые винты. Кажется, что острый нос "малютки" прокалывает их прозрачные диски.

Носитель выруливает на старт. Огромные винты становятся прозрачнее, прибавляют обороты, стригут воздух всего в полуметре от кабины "малютки".

Поначалу летчику не так уж сладко. Особенно беспомощно он себя чувствует, пока громадина, несущая его в своих "лапах", как коршун цыпленка, не наберет безопасную высоту - этак метров семьсот.

Но вот начинается разбег. Большой корабль трясет колесами, вздрагивает, стучит по неровностям поля, а мысли испытателя в "малютке" сосредоточены на замке. Сейчас все дело в нем: "Возьми да и откройся непрошено! Ведь замок всего один... Что за конструкторы! Могли бы не поскупиться. Да нет... Что там, выдержит... Спокойней..." Носитель медленно набирает скорость.

"Тьфу ты, черт, а шасси? Что, как подломается стойка? - думает летчик. - Или Гинце уберет шасси раньше времени? Раздавит тогда махина, как комара..."

Четырехмоторный ПЕ-8 начинает уже подпрыгивать, просясь в воздух. Дует боковой ветер, и самолет сносит в сторону от направления взлета. Спокойный, даже несколько флегматичный Владимир Александрович Гинце, пилотирующий носитель, почти не реагирует на отклонение: "Все равно взлетит, места хватит", - думает он.

Одновременно под брюхом машины Георгий Михайлович Шиянов, с трудом втиснутый за полчаса до полета в кабину "малютки", обливаясь потом, думает: "Милейший человек, опытный, а черт знает куда лезет! Сносит... сносит... прямо на здание... ну, так и есть..."

Правая рука Шиянова и ноги инстинктивно жмут на управление.

Да что там! Его старания напрасны. Махина прет и прет, сносимая ветром.

Наконец-то оторвались!

- Смотреть всем, убираю шасси, - спокойно говорит Гинце по внутреннему телефону, извещая экипаж.

- Уф!.. - Шиянов вздыхает облегченно, все еще подсознательно продолжая втягивать в себя живот и приподнимать ноги, будто они могут задеть за крышу, промелькнувшую под ним в нескольких метрах.