Игорь Шелест - С крыла на крыло

Фонарь кабины еще открыт. Откуда-то доносится гул гироскопов. Тон пониже - затухают, но, кажется, самолет еще живой. Не переведет никак дыхание.

Снизу, сквозь переднее стекло в носу, в кабине штурмана, вижу кое-где мохнатый иней. Не успел растаять. Двадцать минут назад там было минус шестьдесят один.

Стоит высоконогий, гордый наш носитель. Он молодчина. Я вспомнил, обернулся на восток: где-то его "восьмерка" в небе? Ого, куда ее снесло! Расплылась клочками ваты в синеве. От нее пошли перистые облака.

Кирилл отстегивает пряжки портфеля. Никогда не расстается с ним на аэродроме. Черный здоровенный портфелище. В нем карты, маршруты, коды, линейки разные, ветрочет - самолетный, так сказать, портфель. Кирилл достает сверток в газете, разворачивает... Вот те на - солидный бутерброд!

- Отломить? - спрашивает, соблазняя.

- Нет, благодарю, уволь. Стану икать.

- Как знаешь. Диспетчер не торопится с машиной.

- Вот этих угости, - показываю глазами: на бетоне радуются солнцу воробьи.

Он отломил кусок, смял в руке и бросил крошки вперед.

До чего ж зоркий глаз! Увидели, канальи: тут как тут!

- Черт возьми! Смотри, вон тот, хохлатый, - смеется Кирилл.

Действительно, хватает самые крупные куски... Дерется, отнимает. Вот варвар!

Кирилл подбросил еще. Теперь воробьи у наших ног.

- Интересно, можно ли приучить их, чтобы прямо из рук? - говорю.

Кирилл улыбается.

- Если поверят, что все мы без подвоха.

У механика свои дела. Он крутанул вентиль - попробовал баллон: раздалось громкое шипение. Воробьи вспорхнули враз всей стайкой - и в сторону. Но тут же, подпрыгивая, с опаской стали подбираться вновь. Кирилл как-то беззвучно усмехнулся.

- Что? - спросил я.

- Вспомнил. Художник один в письме приятелю: "Хочу, - говорит, - их написать, и, хоть сдохни, не получается! Знаешь такое: на снегу стая воробьев, пар от навоза... И тут кто-то хлоп рукавицами! "Фитъ!" И все вдруг, и стаи нет!.. Сто раз пытался - никак".

Я улыбнулся и зачем-то сказал:

- Да, - а сам подумал: "Крепко тряхнуло, когда ОНА пошла". Встал. Подошел под брюхо фюзеляжа. Потрогал направляющие рельсы, держатели. Все так. Посмотрел на защищенные места обшивки из жароупорной стали. На них цвета побежалости, особенно ярок синий цвет. Подумал: "Здорово все же поджаривает при запуске - абстрактная картинка!" Конусной дугой отражение мгновенной вспышки - в самый начальный момент. Я спросил:

- Ты наблюдал ее, Кирилл?

- Еще бы. Нажал на кнопку, дрогнула и вперед. Даже ослепила! Огненный ком перед глазами. Я вздрогнул от неожиданности... Шаркнула в небе отлетевшей головкой спички, только желтоватый шлейф.

- Остаток бутерброда тому, кто скажет, где она сейчас! Сработал ли парашют? - Кирилл сказал это невнятно, он жевал.

- Тогда не кусай помногу, идет автобус.

Воробьи прыснули из-под колес.

Из автобуса проворно выскочил Игорь Павлович Толстых, конструктор этой самой штуки, экспериментальной модели.

- Мы вас ждали только минут через пятнадцать, - извиняясь, сказал он.

Я улыбнулся:

- Нам захотелось есть, и мы поспешили вниз.

- Да, да, конечно, - Игорь Павлович принял шутку всерьез.

- Ну, как она сошла? - спросил он.

- Горкой, с задиром, но строго по прямой, - я попробовал показать, как это было, - вот так... Набрала скорость быстро и скрылась через несколько секунд...

- Запустили над точкой, в створе ветра, - добавил Кирилл, - высота, скорость - вот, - он протянул планшет.

Мы взвалили на плечи парашюты - и в автобус. Игорь Павлович - за нами. Он заметно волновался. Да это и понятно.

- В диспетчерскую, - сказал он. - Заполним полетный лист... Что-нибудь уже известно.

- Почему-то уверен: сработала отлично, - сказал я ему.

Игорь Павлович улыбнулся одними глазами.

- Все же главная для нас проблема - спасение моделей. Разогнаться оказалось проще, чем погасить полуторную скорость звука... Теперь я верю в тормозные юбки. Парашют только в последний момент... Как прошлый раз: подбегаем к ней - представьте, тикают приборы! Механик стянул с себя ремень, перехватил "бомбу" за "талию", чтобы зажать кнопку и остановить их.

- Так будет и сегодня, мой глаз с утра мигает, - говорю.

- Что это? - он повернулся.

- Такая заметка есть.

- О!.. Благодарю, - Толстых рассмеялся.

Я смотрю на него и думаю: "Ведь он был среди первых, начиная свой путь в коктебельском небе!" Продолжая мысль, сказал:

- Хочу признаться, Игорь Павлович, по вашей милости я стал летать.

- Надеюсь, мне это ничем не угрожает?

- На планере "Игорь Толстых-4" я впервые ощутил радость, когда возникает просвет между человеком и землей.

- Если просвет так привлекателен, не проще ли иметь его посредством колодезного журавля!

- Увы, нужна еще свобода!

Автобус вздрагивает на швах бетонки, я закрыл глаза... Все же приятно - слетали удачно. Передо мной опять клубятся кучевые облака. Розовые, перламутровые вершины в несколько тысяч метров высотой. Какая бездна света - куда девать глаза?

Чертовски хорошо сегодня. Мы "сыплемся" на них "с потолка" - хочется даже порезвиться возле атласных облачных кринолинов. Лавирую крылом, чтобы чуть заметно прикоснуться. Кажется, задень покрепче, и разлетятся по ветру, как перья, все эти кубические километры белой массы.

Чуть в стороне, как на экране, порхает наша тень, кренимся с крыла на крыло и мчимся вместе с нею. Вокруг тени сияет ореол, должно быть, отражение от стекла...

Захватывает дух - вот где заметна скорость!

Всего лишь осмотрел приборы, и сказочное нагромождение облаков бросилось на нас. Не видно солнца. Хлопья несутся мимо. Вот мы и в чреве. Из рая прямо в Дантов ад! И мрачно вдруг и сыро.

Но проходят секунды, и снова розовеет стеклянный потолок.

Ну что здесь за солнце! Можно ль так?.. С размаху да как кинет в лицо охапку соломы!.. Прикроешь глаза ладонью, а оно хохочет...

Долой кислородную маску, надоевший шланг - теперь уже можно: высота четыре тысячи. Тру рукавицей щеки, влажный нос... Радуюсь чему-то.

Пора. Переключился на внешнюю связь - в наушниках трескотня, знакомые голоса нескольких "куликов". Говорю:

- "Золушка", я "Кулик-десятый", все выполнил, примите в круг свой.

"Золушка" в ответ рычит медведем:

- Вход в круг разрешаю!

Сбросы, запуски всяких летающих и падающих предметов расцениваются в летных экспериментах по средней сложности: на тройку с плюсом, если очень хотите - на четверку.

Конечно, и здесь бывают исключения; возможны и при сбросах нелады, но это не в счет. Как правило, все просто, гладко: поднялся, "зашвырнул" и сел.

Вскоре после войны пришлось перебросать "летающих бомб" немало, уж не припомню - только что не сотню.

Еще тогда, в сорок седьмом году, удивляло это воинственное название: "ЛБ" - "летающая бомба".