Игорь Шелест - С крыла на крыло

Я присмотрелся. И впрямь - не только задержки, но и крохотные отпуски назад, еле уловимые на глаз.

Володя Александров сидит под боком в темноте, спрашиваю:

- Ты не отпускал?

- Нет... что ты! Она чуть пробуксовывала, это верно.

Мы смотрим еще немного, и вдруг - тот самый страшный момент...

В мгновение ока шланг, подошедший было уже к моему крылу, вновь замер, отпрянул и полетел назад, разрываясь на части. Мы видим его куски на кадре, и только... Я как будто опять почувствовал тот легкий толчок крыла. И вижу на экране: замок сцепки целехонек, покачиваясь, прячется в крыло.

- Та же история - проскочило кольцо, - сказал Васянин.

- Не может лошадь проскочить сквозь хомут... Сам знаешь, как испытывали прошлый раз: все рвется и не проскакивает!

- И все же это так, - улыбнулся Виктор.

Опять, в который раз, мы смотрим этот самодельный фильм: немой, без надписей, без фамилий режиссера, оператора, без главных "артистов", - пока дела идут так, что лучше оставаться всем в тени. Оваций не нужно.

- Давайте прокрутим очень медленно, - говорю киномеханику. - Пожалуйста, когда я вам скажу, остановите "мартышку", - он сам так называет свой аппарат.

- Ладно.

Все медленно разворачивается. Так может быть только в кино: все вновь "воскресло", все вновь цело. Опять "летим".

Я жду, когда подойдет тот самый миг... Вот он!..

- Стоп! Чуть проверните... Так!

Вот оно, мгновение! Похоже, что кольцо действительно слетело... Шланг застыл...

Еще немного вперед... Довольно.

- Удар хлыста, - говорит Васянин. - Здесь не выдержит и стальная цепь.

- Да. Выходит, разрыв - следствие, а не причина. Здесь саморасцепка...

"Спасибо великое тебе, кино", - думаю вставая.

- Однако почему? Здесь думать надо.

- Пошли в лес, - предложил Васянин, - побродим. Нужно, чтобы все вылетело из головы.

Изобретателя ожесточают неудачи - во всяком деле их куда больше, чем удач, иначе было бы все просто. Именно в тот период нашей работы я вспомнил Фищука с вечно воспаленными глазами. Мне стало неловко: я когда-то относился к нему неприязненно. Теперь я понял: этот чудак лез из кожи вон, стараясь для людей, - не спал, питался бог знает как, работал сутками и - не ради денег.

Именно в период неудач мне стало ясно, что такое одержимость. Человек во власти идеи безраздельно, не замечает ничего другого. Кто-то смеется, разговаривают, гудят моторы - он ничего не слышит.

Дня ему вечно мало. Готов работать даже во сне. Долго лежит в темноте - словно на потолке вдруг проецируется суть капризного устройства.

Прошло время - боюсь неточности. Все же сдается, что именно во сне явилась мне разгадка странного проскакивания пресловутого кольца. Помнится, сперва я видел все тот же фильм. Только в цветном изображении. Любопытно: любая чепуха во сне естественна. Ничто нас не удивляет. Малиновое небо в косую полоску, должно быть, символизировало рассвет и облака. Сам я, кажется, сидел в синем камзоле и колпаке верхом на фюзеляже, смотрел в подзорную трубу. Вот два серебряных крыла и между ними петлей шланг. Подкрадывается к моему крылу. Осталось метра полтора. Вот начинается: отпрянул чуть назад!.. И я увидел, как стальные упоры шмыгнули в замок... Проснулся, сердце колотится... "Инерция?.. А почему бы и нет. Против сильной пружины - граммы подвижных деталей, умноженные на ускорение..."

В чем есть бегу к столу. Где линейка? Часам к восьми утра я начертил разрез замка в масштабе десять к одному.

Примчавшись на аэродром, рассказал друзьям о "вещем сне". Смеяться было им, видно, неловко - они лишь улыбались, посматривая друг на друга.

Виктор Васянин взял чертеж, долго рассматривал его. Сказал серьезно:

- Давай попросим Бориса Михайловича Венкова, он быстро сделает новый замок.

- Сейчас продеталируем, навалимся все вместе, - говорю Квятковскому. - Юра, пиши наряд Венкову.

Закуривая, Виктор сказал:

- Раздеталируем и работать сегодня больше - дудки! - он засмеялся. - Ляжем все спать, так продуктивней будет!

Я был свидетелем становления испытателя-универсала Юрия Александровича Гарнаева.

Он проводил испытания современных сверхзвуковых самолетов, экспериментальных машин и разнообразных вертолетов. Путь его к успеху был нелегким и потребовал колоссальной энергии и беззаветной любви к своему делу.

Юрий Александрович погиб на юге Франции, при тушении лесного пожара. Его будут помнить не только русские, но и французы. Он сделал свою летную работу подвигом жизни.

Впервые я услышал о нем летом пятидесятого года. Разговор произошел рано утром в раздевалке, окна ее выходили на площадь между двумя ангарами. День намечался летный, и чувствовалась деловитость и озабоченность людей, снующих между мастерскими и аэродромом.

Якимов, посматривая в окно, степенно застегивал на себе летные доспехи. Я готовил планшет. Минут через сорок мы должны были уйти в воздух на двух бомбардировщиках ТУ-4.

- Обрати внимание на этого парня, - сказал Алексей Петрович, глядя в окно.

На площади от мастерских быстро шел, чуть ли не бежал, худощавый черноволосый человек лет тридцати.

- Вижу, а что?

- Хвалили его очень. Деловит, энергичен. Здесь он недавно. Работает технологом в мастерских, но очень хочет летать. Просил меня замолвить словечко, - продолжал Якимов с добродушной улыбкой. - Не найдется ли в вашей группе и для него работы?

- Летать все хотят, - проворчал я.

- Ты меня не понял, - возразил Якимов. - Он готов работать кем угодно, как першерон, не щадя сил. Но он к вам хочет; надеется, помимо других дел, хоть иногда слетать, хотя бы контактным оператором - летать любит!

- А он летал?

- Был военным летчиком-истребителем, комэском на Дальневосточном фронте. Начинал с Осоавиахима, учлет Мытищинского клуба...

Я посмотрел в окно.

- Скажи, чтоб зашел, - говорю Алексею Петровичу.

Гарнаев для нас оказался находкой. Людей было мало, а работы - как в солидном конструкторском бюро. Сроки поджимали. В группу к нам шли только настоящие энтузиасты дела, способные работать за пятерых.

Для начала Гарнаеву поручили прокладку труб по крыльям наших "крепостей". Эту работу технологов-конструкторов выполняли они вместе с Юрой Квятковским; медники, слесари и два Юры.

Особенно досталось им от "шлангопровода" - довольно толстой трубы из нержавейки. Ее нужно было провести по нитке. Она, как шампур, пронизывала более сотни нервюр крыла, - вдоль, по размаху в сорок три метра, минуя кронштейны управления, баки и силовые элементы... Здесь уже точно: "Семь раз отмерь, один - отрежь!" Крепко нужно было подумать, прежде чем завизжали дрели, заскрежетали фрезы, остервенело вгрызаясь в тонкий штампованный дюраль. Потом все прорези нужно было усилить окантовкой - делалось все это изящно, прочно, предельно облегченно.