Павел Огурцов - Конспект

Кто-то подхватывает:

Кто-то продолжает дальше, и так возникает наш гимн, который мы дружно исполняем, когда к нам заходит кто-нибудь из гражданцев. Наши руководители смеются чуть ли не до слез, но нас не останавливают.

— Пятый курс как с цепи сорвался, — сказал наш декан Урюпин Бугровскому.

Конечно, постоянная напряженная работа требовала разрядки, но чем объяснить бесшабашные формы, которые эта разрядка принимала? Легкомыслие? Безнаказанность? Возможно. Тогда мы об этом не задумывались. Теперь я уверен, что была еще одна причина и, возможно, главная: очень тревожная обстановка в стране и в мире. Никто не знал, что день грядущий нам готовит. В любой момент большая война, может накрыть и нас, да и без войны все больше осознаем — любая ночь может оказаться последней для тебя или твоих близких. Об этом избегаем говорить и стараемся не думать. Но живем-то мы только раз!

Приближается зимняя, — наша последняя, — сессия. Работаю над птичкой. Птичка — это вид с птичьего полета, в моем случае — на часть Полтавы с ее центром. Рядом садится Чепуренко, и я отодвигаюсь, чтобы дать ему возможность рассмотреть мою птичку.

— Идея застройки центра пояснений не требует. Ну что ж, может быть и такая, возражений нет, — говорит Чепуренко. — Парк на круглой площади сохраняете?

— Чесались руки восстановить задуманную партерную зелень. Да жалко рубить такие деревья.

— Правильно. И еще учтите: Полтава — не Северная Пальмира, и такой огромный солнцепек здесь неуместен, нужна тень. Ошибка архитектора, привыкшего работать на севере... Вы что же, сносите четырехэтажный дом на площади?

— Но не оставлять же его! Он портит такой ансамбль!

— Коли бы вместо парка был партер, этот дом вряд ли решились бы построить. А так, когда ансамбль в целом не виден, это не так страшно. Но все равно — варварство. Хорошо, сносите. Дожить бы до того времени, когда так можно будет решать и в реальном проектировании.

— А мой проект нереальный?

— Сегодня — нет, так же, как и у большинства ваших товарищей. Но это не страшно. Важно научиться правильно работать, а уступки, ухудшающие проект, — этому вас жизнь сама научит... Выходит, вам остается кончить птичку, и можно красить. Не торопитесь, не успеете к первой выставке — не страшно, главное — не запороть хороший проект.

Пять девушек подружились на годичных курсах подготовки в наш институт. Обучение на разных отделениях их дружбу не ослабило. Это маленькое замкнутое, ни разу не пополнявшееся общество держалось особняком, и я, и многие другие соученики и соученицы до последнего времени как бы и не учились вместе с ним — казалось, нас ничего не объединяет. Во время экскурсии в Ленинград Саша Горохина из этой компании сблизилась с Жирафом, а может быть сближение тогда только и было замечено, но о себе могу сказать: с Марийкой Стежок из той же компании мы сблизились во время подготовки к зимней сессии. Самая красивая из этих девушек вышла замуж и после четвертого курса оставила институт, самой интересной и эффектной была Саша Горохина, самой милой и симпатичной, во всяком случае по мне, — Марийка Стежок. И почему-то она казалась незащищенной. Из этой компании на градостроительном отделении училась только Марийка.

Доски и подрамники законченных проектов заклеивают калькой, чтобы их случайно не запачкать. Мы видим как Однороб заклеивает перспективу центральной площади городка, который он проектировал. Посреди площади — клумба, а на ней памятник-постамент и чья-то фигура: по идее здесь должен быть памятник, а кому — дело десятое. Марийка и я к первой выставке не успеваем. Когда кому-нибудь из нас удается разжиться конспектом лекций, мы готовимся к зачету. Долго не удается достать конспект по противопожарным делам, наконец, однокурсница обещает Марийке свой, но только на время выставки проектов. Проекты уже выставляют, а напротив, в пустой аудитории Марийка и я засели за конспект. Вдруг доносятся восторженный рев и хохот, потом выбегает соученица и кричит:

— Да вы хоть проект Однороба посмотрите! Скорей, скорей, а то вот-вот явится комиссия!

Она ведет нас к проекту Однороба, там — не протолпиться. В центре площади на постаменте вместо неопределенной фигуры — сам Однороб, потрясающий кулаками и топающий ногами. Но надо возвращаться к конспекту. Вскоре мы в нем прочли: брат Мауэр. Это же вместо брандмауэра! Ничуть не хуже кумпола пантсона и муравчиков. На пятом курсе!! Що ж воно далi буде? — воскликнула Марийка.

Окончилась выставка и стало известно, что вторая назначена не после каникул, как чаще всего бывало, а в их середине. Марийка на каникулы всегда уезжала в Сумскую область, к отцу или сестрам. Сейчас ей еще больше хочется к ним съездить, потому что мы решили пожениться. Она просит меня выставить и защитить ее проект. И она в группе Чепуренко, и проект ее я знаю, и защитить его не трудно, но мы не можем припомнить ни одного случая такой защиты, и это нас смущает. Решаем — будь, что будет! Не исключат же Марийку из-за одного хвоста — на худой конец как-нибудь защитит после каникул.

Еще в отрочестве мы крепко усвоили, а многие испытали на себе, что анкетные сведения имеют главенствующее значение, и по сравнению с ними моральные качества, ум, способности, знания и умения — почти ничто, а то и совсем ничто. В наши головы постоянно вдалбливали: справедливое общество, то есть социализм, может построить только пролетариат и только под руководством коммунистической партии, и выходило — предпочтение анкетным данным, как ни крути, — необходимое условие. К постоянным проявлениям этого предпочтения мы привыкли и относились спокойно, как к явлениям природы, вроде града или снежных заносов, да еще удивлялись как это многие взрослые не могут понять такую простую истину. Но сами мы эту простую истину восприняли не нутром, как сказал бы Горик, а только в теории, и так поверхностно, что в повседневной практике в отношениях между собой и с другими опирались только на личные качества, вовсе не интересуясь анкетными данными. Взрослея и прозревая, мы стали смутно чувствовать, а потом и понимать, что такой порядок не только несправедлив, но и вреден. Строим материальную базу социализма? Вреден и для строительства этого. Он вреден везде. Теперь анкетные данные мы игнорируем не безотчетно, а сознательно, может быть и из молчаливого протеста, может быть еще и из духа противоречия, а высмеивание тупого, невежественного и бездарного начальства, — конечно, в своем кругу, — стало обычным.

С Марийкой мы решили пожениться, не зная ни прошлого друг друга и ничего о родителях и родственниках, — тоже для того времени и нашего круга дело обычное. Когда Марийка уезжала на каникулы, я только и знал, что ее отец и сестры живут в разных концах Сумской области, две сестры — в Харькове, и есть брат, в прошлом году окончивший Харьковский медицинский институт и призванный в армию. Мы узнавали прошлое друг друга постепенно, при случае или к слову, и, сообщая сейчас о прошлой Марийкиной жизни, я забегаю вперед. От городка Белополье к соседней станции Ворожба вдоль реки Выр тянутся села, каких много на Слобожанщине: белые хаты под серо-желтыми крышами с садиками и огородами, полого спускающимися к реке, и даже с уцелевшей церковью на холме в одном из сел. На реке — стаи уток, реже — гусей, по берегам — лодки. На плетнях рядом с кувшинами и мисками кое-где сохнут сети. Вокруг сел — поля и поля, в долине Выра — луга и лес за мостом через Выр на линии Ворожба-Курск, кажущийся бескрайним, — такой знакомый, и волнующий, и успокаивающий, но уходящий в небытие мир. Таким я запомнил его летом 1945 года, и удивили лишь рожь и пшеница на огородах.