Павел Огурцов - Конспект

Засмеялись все.

— Кому що, а курцi — просо, — сказала Лиза, и Марийка покраснела.

— А что тут такого? — спрашивает Нина.

— Да ничего, это я так.

— Я почему засмеялся? — сказал Михаил Сергеевич. — Буденный сказал!.. Ну, какой он авторитет в современной войне? В случае чего сядет на лошадь и ускачет.

— А он обязан так говорить, — сказал Федя. — Представьте себе, что творилось бы в городе, если бы он сказал, что Харьков будет сдан.

— Наверное, и киевлянам говорили, что Киев не сдадут, — сказала Галя.

— Не знаете, от Горика что-нибудь есть? — спросила Лиза.

— Ничего, — ответил Федя. — А от Гриши?

— Ничего, — ответила Лиза.

— А тракторный завод готовится к эвакуации, — сказал я.

— Это в порядке вещей, — ответил Федя. — Такую махину надо заранее готовить к эвакуации, но это не значит, что эвакуация неизбежна.

— А вам с Петей пора бы и ехать, — говорит Нина Марийке. — Чего вам тут сидеть под бомбами? А не отдадут Харьков — всегда успеете вернуться. Федя сказал, что прописка за уезжающими, слава Богу, сохраняется.

— А у меня такая закавыка, — говорю я. — Не уверен, что меня отпустят с завода.

— Это серьезно, — сказал Михаил Сергеевич.

— Если не отпустят, — говорит Федя, — должны взять в эвакуацию.

— Могут пообещать и обмануть, — сказал Сережа. — У нас это просто.

— Я наведу справки, — говорит Федя. — Завод большой, там должны готовить списки эвакуируемых. Может быть, удастся и посодействовать. Вы как бы хотели: уволиться и уехать в Нальчик или эвакуироваться с заводом?

Вопрос застал нас врасплох, но тут заговорил Сережа:

— Я вот что думаю. Самим вам ехать в Сибирь, конечно, очень рискованно: ни средств, ни теплых вещей и никого, у кого можно было бы на первый случай зацепиться. Другое дело — с заводом: хоть комнату в бараке, а дадут, каким-никаким питанием обеспечат, к зиме выдадут ватные куртки и штаны, чтобы не померзли — как-нибудь да перезимуете, а что будет дальше — один Бог знает.

— А на Кавказе тоже может быть несладко, — сказал Михаил Сергеевич. — Разве можно поручиться, что кавказские народы, воспользовавшись случаем, не взбунтуются? И начнут новую священную войну. Как при Шамиле. Это сейчас у Сталина все тихие и безропотные.

— Битва русских с кабардинцами, — очень тихо, как самому себе, сказал Федя. Почему именно с кабардинцами? — подумал я. — А! Нальчик-то в Кабарде.

— Они и до революции не бунтовали, — сказала Галя. Откуда мне знакомо это выражение: битва русских с кабардинцами?

Да, но в Гражданскую войну в горах Кавказа было сильное брожение, — сказал Сережа. А! В детстве у Кропилиных в каком-то журнале я видел репродукцию картины «Битва русских с кабардинцами». Дерутся на конях, саблями. Кажется, — лубок.

— Знаете что? — говорит Федя, глядя то на меня, то на Марийку. — Не надо нам сейчас ничего предвидеть. Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь...

— Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь... — как там дальше? — допив рюмку, сказал Михаил Сергеевич.

— Не угадаешь, где найдешь, где потеряешь, — продолжил свою мысль Федя. — Тот случай, когда остается положиться на судьбу.

— А как? Ничего не предпринимать? Плыви, мой челн?

— Ну, нет! Ничего не предпринимать нельзя, это — сидеть и ждать когда тебя на тот свет отправят. А вот что предпринять — тут пусть судьба решает.

— Не понял.

— Сыграть как в лотерею, — сказал Сережа. — Какую судьбу вытащишь — такая и будет.

Все смотрели на Марийку и меня, молчали и улыбались, а мы все еще ничего не понимали.

— Подай заявление об увольнении. Отпустят — поедете на Кавказ, оставят — поедете с заводом, — сказал Федя.

— Сыграем? — спросил я Марийку.

— Ага. Давай. Когда расходились, Федя сказал мне:

— Если оставят — не забудь проследить, чтобы вас внесли в списки эвакуируемых. Вызвали к начальнику цеха.

— Вы подали заявление об увольнении, не указав причины, по которой хотите уволиться.

— А это необязательно.

— Необязательно?! Вот уже сколько лет живу... Сколько здесь работаю, но впервые встречаюсь с таким случаем, когда просьба об увольнении никак не обосновывается.

— Видите ли, до известного прошлогоднего указа и просить-то было не о чем: работать или не работать, у вас или в другом месте — это было мое право.

Прокладываю дорожку в Нальчик? Это же нечестная игра! Почему нечестная? Почему, чтобы уравновесить шансы вариантов, я должен говорить не то, что думаю?

Начальник цеха будто специально, чтобы лучше меня рассмотреть, уперся в край стола, откинулся и спинкой стула врезался в стенку. При этом он вовремя наклонил голову, чтобы не стукнуться затылком.

— Ну, вы не совсем правы. Не работать у нас или в другом месте — действительно, было у вас такое право. А вот работать у нас или в другом месте – это право было не только ваше, но и наше или другого места.

— Согласен. Я неточно сформулировал.

Неточно формулировал, чтобы не усложнять свою мысль, но чтобы не осложнять разговор, я не стал об этом говорить.

— Но все это — в прошлом, теперь никаких этих ваших прав не существует. И неужели вы не понимаете простой вещи: чтобы добиться увольнения надо хорошо обосновать свою просьбу?

Или у вас какая-то такая причина, что вы... ну, не считаете возможным о ней говорить?

Он все еще упирался руками в стол. Наверное, мал угол наклона. Это у него такая разминка, что ли?

— Да нет, просто мне не хочется ее афишировать.

— И мне не скажете?

— Скажу. Я не уверен, что вы возьмете меня, да еще с женой, в эвакуацию. А попадать в оккупацию мы не хотим.

— Ах, вот в чем дело!

Его стул с ним самим вернулся в нормальное положение, а в стене, там, где опиралась спинка стула, темнел небольшой, казавшийся засаленным, след. Разминка — не разминка, во всяком случае — привычка. Не отвлекайся черти на что! — одернул я себя мысленно.

— Так что же в этой причине плохого, что вы не решаетесь указать ее в заявлении?

— Видите ли, я у вас без году неделя, и неудобно мне так ставить вопрос — получилось бы что-то вроде ультиматума. Вам это понятно?

— Понятно.

Он молча пристально смотрел на меня. Ну, и я его рассмотрел: много седины, много морщин, глаза больного или очень усталого человека, возможно — ровесник моего отца. Наверное, связь перерезана, и писем от отца уже не будет. Что же его ожидает там, в одиночестве? У начальника цеха появилась и застыла слабая улыбка и затуманились глаза, будто он вдруг встретил что-то давно забытое, но приятное.

— А родители у вас есть? Ах, да, они тут, на Сирохинской.

— Отец — в Крыму, и никаких известий.

— Я бы вас взял, — вздохнув, сказал он, — с женой, конечно. А кто она по специальности?

— Архитектор.

— И она архитектор! И ее бы взял к себе в цех другим диспетчером. Согласились бы?