Павел Огурцов - Конспект

— Конечно.

— К сожалению, не все от меня зависит, далеко не все. Я пока оставлю ваше заявление у себя.

Я поднялся.

— Еще минуточку! Присядьте. А что вы будете делать, если мы освободим вас от работы?

— Уедем на Кавказ.

— Если не секрет, почему именно на Кавказ?

— Во-первых, там есть родственники, а, значит, есть где на первый случай зацепиться.

— А во-вторых?

— А во-вторых, на Кавказе — нефть.

— Нефть?! Ах, да! До того затуркался, что сразу и не сообразил. Ну, хорошо. Я постараюсь скорей решить вашу судьбу.

Второй разговор был коротким.

— Гарантировать, что вас с женой возьмут, я не могу. Берут не всех. Остаться рискнете? Может быть, и уедете с нами.

— Нет. Тогда можно и не выехать.

— А как вы хотите: сразу уволиться или доработаете эти две недели?

— Давайте уж сразу!

Сережа по-прежнему работает в двух артелях и тянет лямку хозяина дома и главы семьи, выполняя обязанности и управляющего, и снабженца, и разнорабочего, и дворника. Кажется, что он такой же энергичный и предприимчивый, но к его постоянной хлопотливости заметно примешалась суетливость, и он стал еще более шумным. Мотаясь целый день, он раз или два, не раздеваясь, приляжет, заснет минут на пятнадцать-двадцать и снова на ногах. На Лизе по-прежнему домашнее хозяйство, она быстрее устает и не упустит возможности полежать с книжкой. Ее стали утомлять Сережины шум и суетливость, у нее зачастили ангины, но она не ропщет и все такая же доброжелательная и заботливая. С тех пор, как ЦСУ с правительством переехало в Киев, Галя, как нанялась плановиком на небольшой завод, так до сих пор и работает. Из всех сестер она, хотя и младшая, — самая слабая, чаще всех болеет и больше всех устает. При нарастающей усталости от всего пережитого и от условий нашей подневольной жизни, при пошатнувшемся здоровье, — я знаю, — Юровские никуда не поедут. Когда что-то болит, и, наконец, найдешь позу, при которой боль наименее чувствительна, стараешься не шевелиться. Свои стены, какие ни есть, свои вещи на своих местах, отработанный до мелочей быт, привычные заботы и, как ни странно, даже привычные волнения — это та их поза, при которой меньше боли или она легче переносится, а сейчас это — и единственно возможная форма покоя, который им нужен. Не поедет и Галя. Со времен Ростова она — всегда в одной семье с Юровскими, крепко к ним приросла, и их друг от друга не оторвешь. Я и не говорю с ними об этом. И в самом деле: ну, поедем в Нальчик, а дальше что? К Аржанковым не сунешься...

С таким же успехом можно ехать в любое другое место. А в любой день меня могут забрать в армию, и спрашивается, зачем я их тащил за собой? А мне за них страшно, и все думаешь — а что можно для них сделать? А если мы с Марийкой снимем в Нальчике квартиру, и я приеду за ними? Все-таки благодатный край в глубоком тылу, — как-нибудь приживутся. Об этом я и говорил с ними.

— Нет, Петушок, езжайте сами. Вам нельзя оставаться — у вас жизнь впереди, — за всех ответила Лиза. — А мы прожили здесь жизнь и никуда не поедем.

Резниковы решили: если придут немцы, Хрисанф уедет, а Клава останется — искать сына по обе стороны фронта.

Майоровы в один голос:

— Мы, конечно, уедем, куда — еще не знаем. Вот вы напишете — как там. Может быть, к вам и приедем.

В военной комендатуре, выстояв и высидев несколько часов в очереди, получил Марийке и себе разрешения — пропуска в Нальчик. К городским железнодорожным кассам ближе всех живут Майоровы, и мы у них ночуем. Ни свет, ни заря звонит будильник, мы тихонько встаем, захлопываем за собой дверь и на Рождественской улице занимаем очередь. На кавказское направление билетов или вовсе нет, или их так мало, что нам они не достаются. Из касс Марийка чаще всего едет к Людмиле Игнатьевне, а я иду на Сирохинскую.

Придя на Сирохинскую, вижу: садовый стол и скамьи выкопаны и лежат поодаль, а на их месте Сережа копает.

— Да вот, приходило какое-то начальство вместе с милиционером, распорядилось рыть щель для укрытия при бомбардировках.

— Щель защищает только от осколков, а у вас подвал куда лучше щели.

— Я говорил им! Так нельзя: если дом обрушится — не выйдем. Я посмотрел на глухую двухэтажную стену в нескольких шагах от нас.

— А если эта стена обрушится?

Сережа расстроился — не от того, что надо начинать сначала, а от того, что сам не сообразил.

— Как же это я дал маху? Ух, старая индюшка! Ах ты, господи! А знаешь, они ведь одобрили это место. Да что им! Им лишь бы щель была выкопана...

Подобрали место в другой стороне двора, вблизи деревянного забора — я когда-то строил там города.

— Знаешь, если уж делать, то не какую-нибудь траншею, а как следует. Ты поможешь?

— Конечно, помогу. Из касс шел сюда. Предложил оставить землю под сиденья, но Сережа возразил:

Ногам будет неудобно. Много ли тут осталось? Давай докопаем. Но ты сначала отдохни — тебе нельзя много работать.

— Сейчас война — все можно.

Ну, давай вместе отдохнем. Ты покури, а я другими делами займусь. Обшили стены обаполами. Вкопали садовый стол и две скамьи, третью, — против входа, — широкую, чтоб было где полежать, сбили новую, перекрыли двойным накатом из бревен, тонких, но дубовых, и насыпали выкопанную землю. Ступени — земляные, но с дощатыми подступеньками, под навесом. Приспособили дверь от сарая, рухнувшего вместе с погребом.

Сережа сиял.

— Бункерочек хоть для самого Сталина. На крыльцо вышла Юлия Герасимовна. Сережа повел ее показывать убежище.

— И нам можно им пользоваться? — спросила по выходе Юлия Герасимовна.

— Конечно. На всех рассчитано, всем места хватит. Осталось только радио провести, чтобы отбой слышать.

— Отбой и так слышен.

— Ну, все-таки, не скажите... Еще бы электричество провести и розетку установить: зимой плитку включишь — все теплей будет. Я вот о чем хочу вас попросить: не разрешите ли от вас протянуть проводку, гораздо ближе будет?

— Да, пожалуйста, Сергей Сергеич, что за вопрос. Только как вы ее из дома вытяните?

— Что-нибудь придумаем.

Марийка переживала, как Людмила Игнатьевна с грудным ребенком будет жить в эвакуации. Семен Павлович пропадает на работе, дома от него помощи не жди.

— Мне бы надо было с ней поехать, — сказала Марийка.

— А они нас возьмут?

— Нас — нет. Меня — может взять. Семен Павлович на просьбу жены огрызнулся:

— Если все будут брать с собой всех родственников — никаких эшелонов не хватит. — И сказал, что они поедут в пассажирском вагоне, мест там — в обрез, но в дороге у него будет свободное время, чтобы ей помогать.

— А когда приедем? Ты же снова будешь сутками пропадать на работе.

— Ну, продуктами я тебя обеспечу.

Под нажимами жены Семен Павлович пообещал постараться взять с собой и Марийку, но пообещал уж очень неохотно, возможно только для того, чтобы отделаться от надоевших просьб. Никакой уверенности, что Марийка сможет с ними уехать, не было ни у нее, ни у Людмилы Игнатьевны.